Нужно понять горе Иисуса — Человека и Бога: Он ежеминутно мысленно ведет счет миллионам душ, удаляющимся от источника живой воды. И Крест уже вырисовывается на горизонте, Христос совсем близок к нему и уже чувствует во рту привкус крови, а потому ничего не видит, кроме этой виселицы, — а вокруг нее все кресты, все костры и все кровавые орудия человеческой жестокости.

С полным самообладанием, спокойно входит Он в молчание смерти, потому что даже эти вспышки гнева определены и отмерены Отцом. Множество людей последовало за Ним, «так что теснили друг друга», — сообщает евангелист Лука. Потому что Он говорил как власть имеющий, и все то, о чем тайно мечтали эти бедняки, Он возвещал, рискуя жизнью, во всеуслышание. Они следовали за Ним в страхе. Они боялись властителей, с которыми так дерзко вел Себя Сын Человеческий — ведь их месть была бы беспощадной. Даже они, такие смиренные, чувствовали себя в опасности. Недаром Иисус считал законников убийцами… Они действительно не останавливаются ни перед каким убийством.

Тогда голосом, охрипшим от обличений, Он пришел ободрить Своих малых детей, собравшихся под Его крылом: «Говорю же вам, друзьям Моим…» От этих слов, должно быть, вспыхнули их сердца. Он говорил, что не нужно бояться убивающих тело. Когда же их будут допрашивать в синагогах, пусть не заботятся о том, что говорить, пусть не страшатся ни начальства, ни властей… Сейчас Он совсем не похож на того Учителя, который только что ужасал громовым голосом, и потому один из слушателей осмеливается прервать Его и попросить: «Учитель, скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство…» Иисус без гнева отвечает, что не Его дело делить их.

Он хочет одновременно и ободрить и устрашить: внушить им чувство неуспокоенности, чтобы были у них чресла перепоясаны и светильники зажжены, потому что Жених может появиться внезапно, в любую минуту. И Он внушает им это с такой настойчивостью, что становится понятной вера этих простых людей в скорое Его возвращение после Страстей Господних. Однако Он говорит прежде всего о Своем внезапном приходе в жизнь каждого из нас в отдельности. Сын Человеческий придет в час, о котором мы не помышляем. Важно приучить нас к неуспокоенности и бодрствованию.

Наставления Господа прерываются вздохами нетерпения и скорби. Он приближается к Голгофе, а мир нимало не изменился. Когда же загорятся эти сердца? «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он возгорелся!» С самого начала Он глубоко осознает Свое предназначение, и сейчас это знание прорывается в Его словах. Но в то же время Он не может не видеть противоречия: Ему надо воспламенить целый мир, а до казни, которой подвергают рабов, осталось всего два месяца! И, конечно, немало подается знамений в том уголке мира, где Бог терпит поражение. Но эти глупцы ничего не замечают: «Когда вы видите облако, поднимающееся с запада, тотчас говорите: „дождь будет“, и бывает так. И когда дует южный ветер, говорите: „зной будет“, и бывает. Лицемеры! Лицо земли и неба распознать умеете, как же времени сего не узнаете?»

В то время Он один, или почти один, пришел ненадолго в Иерусалим на праздник Обновления Храма, который отмечали в середине зимы. Восемь дней вокруг святилища горели праздничные огни и собирались торжествующие толпы народа. Иисус держался в стороне, в притворе Соломона, а иудеи, по вечной своей привычке, вновь приставали к Нему, чтобы Он открыл Себя: «Долго ли Тебе держать нас в неведении? Если Ты Мессия, скажи нам прямо». Но Он с мудростью змеи ускользает от прямого ответа: мол, дела Его свидетельствуют о Нем. Они не верят Ему, ибо они не из Его стада — Он отстраняет их от Себя и вслух скорбит об этом упрямом племени… И вдруг бросает им признание: «Я и Отец — одно»… Это превышало все сказанное доселе, хотя и не было тем явным признанием, которое слышали женщина из Сихари и слепорожденный. Ошеломленные иудеи хватают камни, но в их руках еще нет уверенности. Чтобы прибавить себе храбрости, они формулируют обвинение: «Ты, будучи человек, — делаешь Себя Богом…» А Он провоцирует их и смеется над ними, обыгрывая слова из Закона, где написано: «вы боги». Затем следует еще один вызов: «Чтобы вы знали, что Отец во Мне и Я в Нем…» Камни полетели со всех сторон. Свора ринулась на Него, но Он уже исчез.

Ночью Он покинул город и укрылся за Иорданом, где Его ждали Двенадцать, в местности, называемой Переей, к северу от Мертвого моря.

Немногие недели отделяют Его от мученической смерти. Отсюда лишь несколько стадий до Иерусалима, где принимаются последние меры против Него и враг уже наготове. Победитель, прячущийся за видимым поражением, устал. Он все так же вызывает смущение и гнев фарисеев, изгоняя бесов в субботу (и еще эта женщина, согбенная восемнадцать лет!). Город, вокруг которого Он блуждает, вызывает в Нем чувства, ничем не похожие на те проклятия, под которыми уже распадаются камни Капернаума и основания Вифсаиды и Хоразина. В Иерусалиме, городе Его царства, в том самом месте, где земля будет пить Его кровь после того, как отопьют ее друзья в ночь любви и тревоги, Он силился проникнуть в самый твердый из всех камней Сиона, ледяное сердце Своего народа: «Иерусалим! Иерусалим!»

Если Он в эти два-три года и предавал анафеме иудеев, то все проклятия перекрыл душераздирающий стон, который, пройдя через века, не перестанет до скончания времен преследовать древний Израиль: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели!»

Так, стеная, кружит Христос в ожидании Своего часа вокруг Своего гроба. И в то же время Он укрепляет устрашенные Им сердца. Многие, кому Он простил грехи, следовали за Ним — но наверняка Он смутил их словами о малом числе избранных: «Много званных, но мало избранных». Что ж, из трусости мы охотно принимаем разные утешительные толкования этих слов… А бедные люди, поверившие, что будут спасены, стали вдруг спрашивать друг у друга: действительно ли они одеты в брачные одежды и не будут ли изгнаны во тьму внешнюю? Избавленные от одного беса трепетали в ожидании «семи злейших», которыми грозил Учитель.

Сейчас Живая Любовь ободрит их, потому что недолго осталось Иисусу быть с ними. Он хочет, чтобы Его верные были исполнены и страха и безграничного доверия к Нему, чтобы они всем сердцем положились на Него и в то же время трепетали: «Я стремлюсь и трепещу». Вот чего ждет от нас Сын Человеческий: не доверять собственным силам, а, закрыв глаза, броситься в объятия безбрежного милосердия.

И что же? Так ли уж Он их устрашил? Пусть знают они то, что Он уже дал им смутно почувствовать: Он не только любит грешника, но и предпочитает его. Ради него, погибшего, Слово стало плотью. Все Его разговоры в последние недели жизни выдают то предпочтение, которое оказывается простым сердцам, способным на крайности. Иисус, столь суровый к книжникам и фарисеям, чувствует Себя легко среди малых сих. Не из смирения или жертвенности остается Он с ними. Он предпочитает их другим, или, вернее, Он ненавидит мир и отдает Себя тем, кто не от мира сего. Ирод, прозванный Иисусом «лисицей», — единственное существо, о котором Он говорит с презрением. Он мог бы играючи разбить ученых мужей на их собственной территории, но Он ничуть не заботится о том, чтобы заставить замолчать глупых спорщиков! Истинная радость для Него в том, чтобы открывать Себя этим беднягам, изнемогающим под бременем привычных грехов, и разверзать у них под ногами бездны прощения и милосердия.

Иисус сравнивает Себя с пастухом, который оставляет девяносто девять овец, бежит за одной заблудившейся и приносит ее на руках. Слушая Его, каждый, должно быть, думал: «Он говорит это обо мне…», ибо кто из них не отягощал всей своей тяжестью эти священные плечи? Он подбирал их, грязных с головы до ног, и прижимал к груди. «На небесах больше радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках».