Хейн насчитал в плотике несколько человек матросов. Одни из них сидели, а другие лежали вповалку, держась руками за планшир, опоясывавший борта плотика по всему периметру, и молча озирались по сторонам. Вокруг плотика в грязной воде барахтались и голосили люди. Хейн услышал, как кто-то из них крикнул: «На помощь! Я не могу плыть, мне оторвало ногу!» Хейну еще никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь кричал вот так: «Мне оторвало ногу!». Такое и правда нечасто услышишь. А тот несчастный все кричал и кричал — не унимаясь, и это было ужасно. Наконец Хейн увидел того, кто кричал (дым к тому времени малость рассеялся), и поплыл прямиком к нему. Голосивший без устали матрос торчал из воды, точно свечка, — в таком положении его удерживал спасательный пояс — и округлившимися от боли и страха глазами неотрывно смотрел на Хейна. Он умолк, лишь когда сообразил, что Хейн плывет к нему на помощь. Хейн ухватил его за пояс одной рукой, в которую насмерть перепуганный бедняга вцепился мертвой хваткой, и, подтащив его к плоту, крикнул сидевшим там матросам, чтобы они вытащили безногого на борт. Когда беднягу уже наполовину вытащили из воды, Хейн отвернулся, чтобы не видеть его страшную культю. А через несколько мгновений, когда он снова повернулся, то увидел, что несчастный уже лежит на дне плотика и не шелохнется. Было ясно: бедняга долго не протянет — это уж как пить дать. Вслед за тем Хейн тоже забрался в плотик. В общей сложности их оказалось там пятнадцать человек — словом, как сельдей в бочке. Тем временем к плотику со всех сторон подплывали другие матросы и цеплялись за его бортики, лишь бы за что-то ухватиться. И все как один гомонили кто о чем, так что понять их было невозможно. Вдалеке виднелись тонкие струйки дыма: это дымили корабельные трубы. Ну конечно, это «свои» эсминцы — кто же еще. Наверняка они уже заметили несчастных — и скоро будут здесь, и возьмут всех на борт. А что, если японцы вдруг опять начнут атаковать. Ну что же, ничего не поделаешь: придется подождать, когда закончится бой. Матросы были одеты кто во что, а некоторые были почти нагишом: должно быть, робы загорелись прямо на них, когда после взрыва вспыхнул пожар, а может, они сами их скинули, перед тем как прыгнуть в воду. Раненых оказалось очень много — даже среди тех, кто за все время не издал ни единого крика. Одному матросу, который был в воде и плыл, ухватившись за плот, похоже, здорово раскроили череп, потому что мозги у него были чуть  ли не наружу. А у некоторых раны походили на круглые красные дыры: у одних они были большие, у других совсем крохотные. Неподалеку на волнах покачивался еще один плот — его тоже со всех сторон облепили люди.

Вскоре стемнело: вечер наступил на удивление быстро — просто невероятно! А может, Хейну это только показалось? Время коротали за разговорами: матросы делились догадками и предположениями, куда же их в конце концов занесет: иногда на плоту происходило шевеление — люди поворачивались, садились или ложились, пытаясь примоститься поудобнее. Когда кто-нибудь начинал говорить, его внимательно выслушивали, как будто ждали, что он вот-вот сообщит нечто очень важное, потом все скопом принимались обсуждать услышанное, поднимая гвалт, который не стихал до тех пор, пока кому-то в голову не приходило что-нибудь эдакое, сногсшибательное. Внезапно сделалось совсем темно (погода резко испортилась). Пошел дождь. В сгустившихся сумерках было видно, как к одному плоту медленно приближается другой, а за ним третий. Их толкали перед собой, работая ногами, матросы, которые находились в покрытой толстой пленкой мазута воде. Плотики сблизились почти вплотную: люди, как видно, решили держаться ночью все вместе.

Когда же на море опустилась ночь, матросы уже совершенно отчетливо различали вдалеке корабельные огни — их было много... Через каждые две минуты кто-нибудь да кричал: «Корабль!» И всякий раз все поворачивались в указанном направлении, вглядывались во тьму, кричали, размахивали руками. Но вслед за тем призрачное видение исчезало, будто растворяясь в непроглядной ночной мгле. Дождь перестал. Море, слава Богу, было спокойное. И все же это была плохая ночь — прежде всего из-за громких стонов и бурных метаний. Это умирали тяжелораненые. Перед смертью они в беспамятстве отчаянно стонали, причитали, бились в судорогах. И глядеть на их мучения было страшно. Вряд ли есть другое место, где смерть кажется более жуткой, чем на утлом плотике, который переполнен людьми, потерпевшими кораблекрушение. Стенания умирающих подчас даже заглушали возгласы: «Корабль!.. Корабль!..» — отчего положение матросов с «Джуно» казалось и вовсе безнадежным.

А потом люди начали страдать от последствий долгого пребывания в мазуте. Они были перепачканы им с ног до головы. От мазута разъедало и жгло глаза, так что их уже невозможно было открыть. «Скоро мы все ослепнем!» — завопил кто-то, и все остальные принялись скулить, точно малые дети. И тут одному матросу пришла в голову блестящая мысль. Вокруг плотов всюду плавали рулоны туалетной бумаги. В середине она была сухая и чистая. Ее-то матросы и пустили в ход, чтобы протирать глаза. Потом у некоторых начались нестерпимые рези в животе, оттого что они наглотались мазута. От  этой проклятой дряни не было никакого спасу. Мазутная пелена оказалась настолько толстой и плотной, что от нее с трудом можно было оторвать спасательный пояс, — они плавали в жиже вместе с другими предметами. Матросы думали, что непременно умрут, если не выберутся из мазутного плена. И тогда было решено толкать плоты, работая ногами, как они это делали вчера, а в каком направлении двигаться, им было все равно — лишь бы поскорее выплыть на чистую воду.

— Да вы спятили! — крикнул кто-то. — В чистой воде полно акул!

А ведь никто об этом и не подумал. При слове «акулы» все так и оцепенели от ужаса, и в наступившей тишине слышались только стоны раненых. Наконец стало светать. Море было пустынно.

На одном из плотов находился офицер — он объявил, что готов принять на себя командование, поскольку надо любой ценой добраться до земли. Она маячила на горизонте как раз перед тем, как корабль начал тонуть (это был остров Сан-Кристобаль — он лежал в 20 милях от места крушения «Джуно»), значит, до нее было совсем рукой подать. Тогда ему снова напомнили про акул.

— Акулы никогда не нападают на живых людей. Тем более, если их много, в смысле — людей, и все держатся вместе. Из плотов соорудим одну связку. Те, кто покрепче, переберутся в головной плот и возьмут на буксир два других — там надо разместить раненых. Остальные поплывут рядом, а когда устанут, смогут в любое время ухватиться за плот и передохнуть.

Так и порешили. На то, чтобы связать плоты между собой, ушло Бог весть сколько времени, потому что люди были измотаны и у них все валилось из рук. И лишь благодаря удивительным организаторским способностям того самого офицера (это был лейтенант Блоджетт) связка в конце концов была готова. И вот самые сильные и здоровые принялись толкать плотики прямо перед собой. Вперед продвигались чертовски медленно, но все же продвигались. Наконец — чистая вода. Но где же акулы? Их не было и в помине. Так они плыли весь день и всю ночь, толкая плотики перед собой и попеременно меняя друг друга. Офицер указывал направление, ориентируясь по звездам. На море, на беду, поднялось волнение. К тому же у потерпевших кораблекрушение моряков, с тех пор как затонул «Джуно», во рту, понятно, не было ни маковой росинки.

На третий день утром в небе показался самолет. Это был Б-17 («летающая крепость») — летел он довольно низко. Рокот его моторов даже заглушал крики несчастных, махавших ему руками и не сводивших с него глаз. Б-17 описал над ними несколько кругов и сбросил в море какой-то предмет, с виду похожий на мешок с надувной резиновой лодкой. И моряки наконец воспряли духом. Раз Б-17 сбросил им  лодку, значит, до земли и впрямь рукой подать. Во всяком случае, уж теперь-то их точно заметили. Но как добраться до лодки? Она была ярко-желтая и мерно покачивалась на волнах. Пуститься вплавь — опасно: растреклятые акулы, хотя пока их не видать, наверняка рыщут где-то поблизости. В общем, решили так: освободить один плотик, переправив раненых на другой, и послать в нем троих за лодкой. Время на все про все ушло очень много, но после появления Б-17 у людей появился азарт, терпение и надежда. Двух матросов из троих, что отправились за лодкой, звали Харди и Фитцджеральд. Третьим был мексиканец — как его звали, Хейн не знал. Они надули лодку с помощью специальных химических газонаполнительных трубок, подцепили ее на буксир и вернулись обратно. Да, но что же теперь с нею делать? Первое, что пришло в голову, — перетащить в лодку всех тяжелораненых: по крайней мере, там их не будет заливать водой, если волнение усилится. Сначала переправили лейтенанта Уонга. Кто-то обнаружил в лодке пару гребков — маленьких лопатообразных весел. Таким образом, если в лодку с ранеными посадить еще двух гребцов, из нее получилось бы некое подобие буксира, который смог бы тащить за собой плотики. Эта мысль пришлась всем по душе — и лодка с плотиками на буксире двинулась дальше. Только, к великому сожалению, очень-очень медленно. Между тем волнение на море заметно усилилось. Небо расчистилось от облаков и палящее вовсю солнце нещадно жгло тех, кому нечем было прикрыться. Эти бедняги больше других страдали от жажды; многие из них умерли в тот же день от солнечного удара. Остальные же, на ком была одежда, ощущали себя много лучше, хотя бы потому, что робы, пропитавшиеся мазутом насквозь, теперь надежно защищали тело от испепеляющего солнечного жара. Караван из плотиков продвигался до того медленно, что многие решили попробовать добраться до земли вплавь, уцепившись за доски и обломки рангоутного дерева, благо этого добра вокруг плавало сколько угодно. Самых нетерпеливых не останавливал даже страх перед акулами, хотя, впрочем, пока эти твари никак себя не обнаружили. Вскоре весельчаки скрылись из виду. Однако через час один из них вернулся и сказал, что это была безумная затея. Остальных же с тех пор никто больше не видел. Так что теперь их осталось пятьдесят человек: одни сидели в плотиках, другие плыли рядом, — а в первый вечер — ровно в три раза больше. В конце дня Харди и Фитцджеральд, которые гребли в лодке, уложив между собой раненого лейтенанта Уонга, заявили, что будет лучше, если отцепят плоты и постараются поскорее догрести до земли, чтобы прислать подмогу. Они сказали, что это им вполне под силу. И действительно, это было много лучше, чем тащиться черепашьим ходом по морю, которое того и гляди заштормит. С этими словами они уплыли вперед, а их товарищам ничего не оставалось, как постараться удержать плоты вместе. Днем  было сущее пекло, а ночью зуб на зуб не попадал от холода, и чтобы вконец не окоченеть, приходилось опускаться в воду и плыть рядом с плотиками: в море было куда теплее.