Встали. Отказаться от такого тоста Иоганн не рисковал — зачем напрасно раздражать лихих удальцов?

— Сильно, — выдохнул этнограф, приняв протянутый солёный огурец.

— Гляди-ка — немчура, а спирт хлещет, не морщась, — восхищённо толкнул один казак другого в бок.

— Так это не водка? — Иоганн захлопал светлыми ресницами. Хмельное накатило, даже слёзы в глазах выступили.

— Ну, мы так шутим, — чуть смутился подхорунжий. — Не обиделся? Вижу, нет. Тогда по второй! за государыню императрицу!

Ать-два, дело быстро спорится. Помутневшие, расстегнув верхние крючки на платье, этнограф с казаком сидели в обнимку, раскачиваясь в такт морским волнам, хрустели огурцами и порою целовались.

— Ты, брат немец, хват! Эк их раскидал, бостонцев-то.

— Я есть фехтмейстер. Я сражался на рапирах в универисте… ниверст… инверсите…

— Плюнь! Дай, я тебя облобызаю.

— Тьфу!

— Да ты пьян! На мой чекмень плевать не смей! Что есть форма? Она есть казённое платье, данное нам от щедрот… Не знаешь? Эх ты, ганс!

— Я не Ганс.

— Как же? И-о-ган.

— Ян! Я — венд. Рюген, Мекленбург — ферштейн? Рюген — это остров на море. Только — штиль, тссс! В Пруссии не любят — знать, что они славяне. Там все… даже Бисмарк, бешеный депутат ландтага — венд. Его бабка не знала ни слова по-немецки… Рюген, да! Руян, Буян — это мой остров.

— А-а, — очнулся подхорунжий, — мимо острова Буяна, в царство славного Салтана!

— Ян Смоляр — это я. Мои предки… варили смолу, покрывали ей ладьи. Пираты!

— Ага. Честь имею — Бобылёв Матвей, Паланского полка. Но пираты? где, в Балтике? Это ж тихая лужа! Вот у нас — настоящие пираты. Бостонцы, в гроб иху мать… Когда мы Аляску брали, они уже нам гадили. Был такой Барбер — слыхал? Индейцам ружья давал, Ново-Архангельск громил. Потом его в Камчатку занесло, с ума сошёл и застрелился. Так-то, брат! Кто на нашу землю ступит, сразу ум долой. Ты смотри, осторожней ходи!

Иоганн тёр лоб, чтобы согнать пьяную муть. Запомнить, записать… Живые сведения, прямые свидетели событий — в Европе этого не будет.

— Вон, в трюме на баке паланы сидят, — горячась, продолжал Бобылёв, — так перепуганы, даже на палубу ни шагу. Их с острова Любавы бостонцы схитили, тюленьи охотники. Мужикам — неволя, баб — в полюбовницы. Дай простор американам — всех в арапы запишут и хлыстом погонят. Ловко им на слабосильных налетать! Для таких гостей у нас фрегат «Волга» и корвет «Амур» — догнали, показали, где раки зимуют… Жаль, мал отряд — все острова дозором не охватишь.

— Ваше высокоблагородие? — свирепо откозырял Дивов полковнику.

— Водка?.. Ром? — принюхался Володихин. — Ну, ваше счастье, что на ногах держитесь. Получите предписание. Поплывёте на «Хищнике» с Квальей как командир морской пехоты. Пришли ряпунцы на байдаре — у Цупки замечены два корабля без флагов. Остальное вам сообщит Квалья.

— Разметелим в прах, — продолжая злиться, Дивов заложил бумагу за отворот мундира. — Океан будет наш! **

— А где база вашей морской полиции?

— Нет, ты лучше скажи, зачем вы онемечились, обасурманились?.. Э-э, брат, да ты сидя спишь! Никак, на боковую собрался?

Так и повалились, рядышком. Утром, освежившись рассолом, продолжили:

— Как же вы немцу поддались, а?

— Матвей, твои упрёки не по адресу. Тому шестьсот лет, когда наш Вислав стал князем короля Рудольфа. Нас теснили. Вы переживали татарское нашествие и не могли помочь.

— Вишь, плохо обернулось. Значит, вас отрезали! Ничего, Ян, дай срок — мы Рюген вернём. Надо было раньше! заодно, как в Париж на Бонапарта ходили…

Матери-крестьянки наставляли смирных дочек:

— Вон он, немец-лютер, еретик-то… Нечистый. С ним ни сесть, ни говорить, ни близко подходить нельзя — тотчас осквернишься.

Но вольный ветер и простор так дурманили после сырой тесноты трюма, что светловолосый «немец-лютер» с его открытой улыбкой казался очень даже миловидным. Вдобавок, складно говорит на русском языке. А корабельное житьё-бытьё такое, что иной раз невольно столкнёшься:

— Ах!

…и рассыплешь с перепуга целое ведро картошек, несомое на камбуз.

— Извините, барышня, я так неловок! Позвольте вам помочь.

— Да уж ладно, я сама.

— Нет, позвольте! Я смущаю вас?

Голова к голове, согнувшись, неизбежно и рукой заденешь, и вдохнёшь. Фу, грех какой, чем от него так сладко пахнет?

— Это лаванда. Такие духи приличны для моей фамилии. И камень в перстне — альмандин, — положен мне по гороскопу.

— Вы в звёздные альманахи верите? Это нельзя, не от Бога.

— Отчего же? Звёзды — ангелы, божьи вестники…

— Настька! — зычно позвали издали. — Где тебя носит?! Палуба — пять сажен, и на той заблудилась, прости Господи!

«Они говорят, что капитан Иван-да-Марья открыл на востоке заветную страну Беловодье Заморское, — продолжал Иоганн путевые заметки. — Это сказочная обитель красоты и истины, куда попадает лишь избранный. Переселенцы ждут вечной молодости и жизни без смерти… Речь идёт о трёх островах, где туземцы не знали металлов и даже гончарного круга. Происхождение сих аборигенов неясное. Они называют себя тиетен, а русские прозвали их тетенцами».

«Мы пришли к острову Долгому, — заносил Иоганн в тетрадь. — Здесь в глубине бухты стоит город Святск; его окружают изжелта-белые горы, поросшие пышным лесом. Вид напоминает меловые скалы на дорогом моему сердцу Рюгене, у родного Зассница. Порою кажется, что я обогнул земной шар и вернулся туда, откуда начал своё путешествие».

— Ваши бумаги не вызвали у меня сомнений, герр Смолер. — В устах русского коменданта это звучало как похвала. — Вас будут сопровождать два казака. Их содержание вы оплатите из своих средств.

— Я уполномочен вручить вам ещё один пакет. Его мне передали на Гавайях.

Сломав печати и вскрыв письмо, комендант внимательно прочёл его, и по мере того, как он читал, лицо его омрачалось. Под конец он хлопнул бумагой о стол и выругался.

— Боюсь, герр Смолер, ваша экспедиция затеяна не вовремя. Если она сорвётся, то не по моей вине.

— Могу ли я узнать…

— Англо-французы намерены атаковать наши владения на Тихом океане. Их эскадры приближаются, а мне даже не с чем отправить вас в ближайший порт на материке.

Иоганн приблизительно знал численность здешнего населения. Тысяч пятнадцать тиетенов, людей довольно робких, и три тысячи русских, считая женщин и детей. Острова обречены. Развязав войну из-за опиума, англичане атаковали Китай силами около 4000 штыков — и повергли его. Империю!

— Надеюсь продолжить работу после вашей капитуляции, — дружелюбно, с большим сочувствием сказал он коменданту.

Тот, казалось, не понял; вежливо кивнул и проводил Иоганна до двери.

— Еду я в печке оставила, — сказала хозяйка Алёна, перевязанная шалью крест-накрест, с туго повязанным на голове платком. — Сами справитесь? Сынок остаётся, он стол накроет. Стаха, покормишь господина немца.

— Не, мам, я с тобой! — заныл мальчишка.

Постоялец нет-нет да поглядывал на старшего паренька, стоявшего рядом с хозяйкой. Угрюмый, настороженный, он сжимал древко короткой пики с грубо кованым наконечником. «Ро-га-ти-на», — повторил про себя Иоганн. Правый глаз паренька — карий, — следил за каждым движением немца. Левый — с бельмом; со лба на бровь тянулся косой шрам, на скуле белел второй, как продолжение.