Отродясь не наблюдал я стольких проходимцев в одном месте, кроме как в лондонских портерных. При том, что собственные мои людишки отнюдь не святые, и даже превосходны своею грубостью перед англицкими матросами (кои все до единого востребованы из-под виселицы и коих всюду гнушаются из-за их хамства), но команда Ван-Флиссингена хлеще будет. Поистине антихристово семя. Абордажный отряд из арапов, до пояса голых, за кушаками вложены кривые сабли и ножи. Чего нам не доставало, так это иметь под боком новую Тортугу.

Капитан приветствовал меня в рупор: «Какого чорта ты тут делаешь, приятель? Я пришёл первым! Уважь меня, как полагается, тогда я возьму тебя в долю!»

В ответ Лотарев кратко и ясно потребовал от голландца убираться хоть к самому дьяволу, но здешние воды покинуть и впредь не появляться, разве что для честной торговли. Была помянута «Нуэстра Сеньора де Ковадонга», в ограблении и потоплении которой лейтенант громко подозревал Ван-Флиссингена.

— Моя добыча взята честным трудом, и она священна, как всякая собственность. Я накажу этого нахала, — подытожил голландец и приказал своим людям готовиться к бою.

— Правый борт — картечью — огонь! — скомандовал Лотарев, у которого всё было готово заранее.

Он чётко сознавал, что для манёвров времени не будет, а если промедлить, бриг отправит кривобокое охотское корыто прямиком на дно.

Картечь метлой прошлась по палубе голландца, следом загремели ружья и пистоли, частой пальбой внося беспорядок в ряды пиратов. Казаки — умелые охотники, — зря пуль не тратили.

Когда пакетбот встал бортом к бригу, Лотарев с обнажённой шпагой взметнулся на вражеский корабль, крикнув своим: «На абордаж!» Дав залп, морские солдаты дружно ринулись за ним в штыки.

Завязалась рукопашная. Потеряв преимущество в артиллерии, Ван-Флиссинген сам бился с Лотаревым — тут ему явилось (последнее в жизни) откровение: насколько же схватка с озверевшими русскими опасней налёта на неповоротливый галеон!..

Через полчаса всё кончилось. Первое военно-морское сражение россиян на Тихом океане было выиграно; следующий манильский галеон мог без опаски пройти Перелив и плыть в Акапулько.

Следует заметить, что казаки, воодушевлённые успехом, намекали лейтенанту — мол, не худо бы самим пресечь путь галеону и разжиться китайскими товарами, а заодно обзавестись красотками. К счастью, Лотарев преодолел соблазн и жёстко объявил: «„Маврициус“ есть боевой трофей, а разбою я не потерплю!»

Читать карты и ходить на паруснике «в голомень» (в открытом море) казаки не умели, штурман и матросы из поморов были на стороне лейтенанта — поэтому шальные мысли поднять чёрный флаг быстро выветрились из казацких голов.

Принципиальность Лотарева привела к тому, что на островах вслед за голландскими появились могилы других наций, а самые удачливые из заезжих удальцов смогли примерить кандалы и ознакомиться с условиями восточносибирской каторги.

— По закону я обязан выслать вас на материк, в Охотск. Оттуда вы проследуете в Верхоянский острог. Суровые места, должен вам сказать. Зимой там от мороза трескаются лиственницы, снизу доверху. С вашей горячей кровью вы в Верхоянске года не протянете. Чахотка обеспечена.

— Судьба! — воскликнул испанец. — Я готов.

— Но есть и другой выход. Квалья, переходите к нам на службу. У нас на Лотарях…

— В нашей русской Лотарингии… — не удержался Дивов.**

Предав земле погибших, описав Оруторо — и пошарив по нему в поисках клада, — Лотарев направил бриг, принявший имя пакетбота, далее на юг по цепи гористых островов.

Лейтенант расположился в комфортабельной каюте покойного Ван-Флиссингена, с интересом изучая его морские карты и судовой журнал «Маврициуса». Судя по всему, голландец был контрабандистом, продавал ост-индские товары в испанских колониях Америки, не брезговал пиратством и работорговлей, а порой разведывал острова в этой части океана. Его корабль был построен из тика, твёрдого как железо и не поддающегося гниению — лучше трофея не придумаешь.

С точки зрения законности поступок Лотарева был небезупречен — голландские историки до сих пор нудят, что-де русский лейтенант силой отнял у их соотечественника и славу, и открытия, и жизнь, — однако записи Ван-Флиссингена о дележе добычи, включая рабов, так живо напоминали песню «Там дуванит дуван воровская артель», а его наложница-испанка выглядела так бледно и забито, что Лотарев решил про себя: «Я прав!» Мы добавим: «Наш парень всегда прав».

В поисках золотого клада (возможно, не избегая популярных тогда методов Тайной канцелярии) он открыл всю цепь Переливных островов.

«Следовало взять с собой Сердечко» — думал Лотарев, разглядывая в подзорную трубу зелёный остров Коробок. Он убедился, что ряпунцы и ситанцы (они сознавали себя единым народом, сингу-тара) высоко ставят женщин и прислушиваются к их мнению. Лейтенант уже встречался с тем, когда ниспой рода или селения была женщина. Удивительные нравы!

Впрочем, он хорошо овладел языком айнов, умел ладить с ними и терпимо относился к их божкам-камуи. Было бы глупо рассориться с туземцами, тем более — воевать. Ряпунцы далеко и метко били стрелами (в том числе отравленными), бегали проворно, словно скаковые кони, ловко плавали на байдарах и умели днями укрываться под водой, дыша через тростинку. Похвальбу о том, что они могут напускать туман, Лотарев всерьёз не принимал.

Но как относиться к их россказням, будто пять южных Переливных занимают фуре сисам, хитрые инородцы, древние как само море?

«Мы к ним не ходим! Они охряные, красные, дышат водой. Их покойники живут в холмах, они лазят в холмы за советом. Плохие люди. Чёрные с запада возили красным серебро» — и всё в том же роде, и чем дальше, тем запутанней.

— Шлюпки на воду, — распорядился Лотарев. — К высадке!

От Коробка до брига было три морских мили, погода стояла тихая — ни пловца, ни байдары с берега. Но вдруг в воде забелело пятно, по плечи всплыл светловолосый парень, оглядел «Святого Андрея» и людей, замерших у фальшборта, после чего без всплеска, без вдоха погрузился и пропал.

Лейтенант, лично бывший свидетелем, поспешно и взволнованно записал: «Ручаюсь, то был не тюлень, не морская корова, открытая Стеллером, а всамделишный человек, сколь я успел заметить — стройного и сильного сложения, сходный с архангелогородским или каргопольским мужиком, но имеющий черты лица, чем-то подобные аннамитским».

На дворе был 1749 год. Только что кончилась война за австрийское наследство и внедрилось кесарево сечение, прежде бывшее под церковным запретом. Мария Терезия отменила процессы против ведьм; берлинский аптекарь Маркграф впервые обратил внимание на высокое содержание сахара в свёкле; во Франции начали выпускать часы типа «брегет»; начались раскопки Помпей; 1500 английских солдат отравились рыбой на острове Родригес (из-за чего сорвался захват Маврикия), а в будущих США (по свидетельству Г. Ф. Лавкрафта) от браков с некими полинезийцами начали рождаться дети с чешуёй, очень любящие воду.

В Петров пост его превосходительство Константин Викентьевич получил запрос Володихина: что делать с 1247-ю вольными поселенцами, оказавшимися на Лотарях «Божьим промыслом»?

— Это саке, — была первая реакция Бенедиктова. — Плохое, вредное для рассудка саке.