Для полного счастья, северная армия плетется в хвосте. Кейндрих снялась с поля битвы последней, как обещала. Теперь воины боятся упустить добычу и славу. Они б и поднажали – да кто ж их теперь пропустит? Дорога узкая. А, стало быть, ворчат. И все чаще вспоминают, что кланы у них общие – у кого с диведцами, у кого с гвентцами. Того и глади, перебегать начнут из войска в войско. Держат прошлая удача Кейндрих и боязнь насмешек со стороны соседей. Пока.

Только Эйре с ирландкой разговаривать не стоит. Если вообще получится. А вот ему, иноземцу да монаху, в самый раз. И наивность в местных делах извинительна, и в душу лезть – прямая обязанность. Если же сестра Немайн в это самое время пойдет Гулидиену весточку передавать, вовсе хорошо. В подобном деле ревность – лучшая приправа. Вот так и округляются епархии: получится, королева обязана епископу. Да и король тоже. Можно будет просить подчинения северных монастырей. Валлийские монахи, конечно, себе на уме. И сотня Адриану не замена! Но больше священников взять неоткуда. А приманка им будет знатная: десятина с гленских земель, с Кер‑Тафа, когда его построят, с Ронды…

А Немайн достанутся благодарность короля и острая ревность королевы. Что в считаные месяцы, если не дни и недели, поглотит эту благодарность, как пучина – дырявый челн. Если только… Скорей всего, Августина сама уже знает, как вести партию дальше. Но если нет – нужно вовремя оказаться рядом и дать добрый совет. А еще почаще говорить с Кейндрих. И лучше начинать, не откладывая!

Анне ход понравился. Первый, под Кер‑Мирддином, она и не запомнила толком. А тут хорошо: залитые маслом лампы через каждые два десятка шагов, стража, на случай, если саксы полезут навстречу, – ну и масло в светильники подливать. Пара бардов‑аннонцев возятся с дубовой панелью, маскирующей проход. Открывается тяжело, а повредить – опасно. Если верить Сибн, ход ведет не просто в подвал базилики. Помпезное здание, некогда служившее присутствием префекта Западной Британии, после переноса административного центра провинции в Кер‑Леон, служило языческим храмом, а потом церковью. Теперь в нем снова обосновались язычники – только поклоняются не Аполлону, а Вотану. И вот результат: камбрийцы сдвигают ветхую панель – и под ноги им сыплется золото чужого бога.

В отблеске факелов светлое, богатое серебром золото Британии обращается червонным златом! Хищно блестят лица римских владык, сверкают самоцветы на боках чаш, звонко шуршит под ногами почерневший прах серебра и меди, дрянной биллон разменной монеты. И странные кусочки кожи.

– Что это?

Бард‑аннонец. Что‑что? А иначе и быть не могло. Хотя шутка вышла занятная. Раз уж храм не сожгли, а приспособили к собственным нуждам – то для чего можно использовать отгороженную крепкой дверью в подвале клетушку? Запереть кого или что‑нибудь! Так уж повезло: запереть тут решили храмовую казну.

Стены носят следы грубоватого ремонта. Потолок черен от сажи. Но приходится признать: варвары поддерживают храм в пристойном состоянии. На собственный манер. Вместо масляных светильников – стойки для факелов. И плевать, что лепнина на потолке прокоптится.

Немало ценностей скопилось тут за десятилетия. Хвикке постоянно воюют – значит, ищут благосклонности богов. А для скитальцев, ищущих добычи и славы, Вотан – лучший покровитель. Ему и обещают при победе отдать часть добычи. Плохо пойдут дела – и половину. А как жадные твари зарвутся – так и всю посулят, лишь бы тот помог ноги унести да не взял до срока в дружину. Оно, конечно, пасть с мечом в руке почетно. Но лучше на годик позже. А еще лучше – на десять…

– А я еще сомневался! – торжественно возглашает Харальд. – Славная добыча. И брать ничего не нужно: уже в руках. Эх, таскать нам, не перетаскать! Жаль, придется делиться с армией наверху.

Сверлит Немайн вопросительным взглядом. Понятно, нормальный вождь добычу от войска не спрячет. Щедрость на чужое, бережливость к своему – таков хороший вождь. А Немхэйн…

– Отсутствие сокровищ заметят.

– И пусть заметят. Зато как приободрятся!

Старшая ученица лезет в висящую на поясе сумку.

Перо, бумага, медная чернильница‑невыливайка. Начинает что‑то писать. Покусывает кончик пера, хихикает – пакостно, как только ведьмы и умеют.

– Чтобы саксы больше приободрились, оставим письмо. Мол, вора не ищите: деньги Неметона взяла. Наставница, приложишь пальчик?

Сида заглянула. За Анной Ивановной переделывать не надо. Коротко и доходчиво: «Взяла казну, возьму и город». И правда, осталось расписаться и припечатать.

Начали таскать добычу. Харальд деловито спросил:

– Кожу забираем?

– Бери все подчистую! Наставница, веники зачем?

– Подметем.

– Услышат же!

– Если остальную возню не заметили – караула за дверью нет. А есть замок. Большой. Висячий. А что там дальше – потом посмотрим. Когда сестра планы привезет. Если отыщет. Зато смотреться как будет…

Добычу в лагерь внесли тихо‑тихо. До палатки Немайн. А вот уж оттуда – со всей помпой и с фанфарами! Чтоб саксы заметили. Тут часовые в подземном ходе ожиданием истомились: отыщут, не отыщут. Не нашли. Зато саксы обнаружили записку. И стало им совсем весело. Настолько, что горевать начали тут же, на месте. И не столько по деньгам.

Девичья любознательность Луковки принесла новую огромную добычу. Ох, и недаром уговорила она слазить в подземный караул именно воинов, говорящих по‑саксонски. А чтоб сидели тихо, приставила аннонскую лучницу в надсмотрщицы. Сама напросилась: тоже хлеба не надо, дай чего подслушать. Потом и не рада была: саксы за ширмой стенают и чуть не бороды себе с горя выдергивают. Воины, что понимают, перемигиваются, руки потирают. Большие пальцы – кверху. Это у одного. Другой рот зажал, на спину свалился и ногами сучит. Тихо. И уже ясно, что, как пост сменят, будет что послушать, а потом всласть пересказать ватессе. Но это же сколько ждать! Если бы беседа была еда, на слюнки б изошла. Целиком. А так выжила. Все выслушала. Ахала, охала, смеялась. А там потащила рассказчиков к Нион.

Ватесса смеяться не стала. Немедленно послала за Анной, богиней и Харальдом. Ну а кто еще в верованиях саксов разобраться может?

Харальд подтвердил: саксы боятся сглаза. Кружочки кожи, что вынесли с ценностями, не что иное, как жертвы. В Норвегии, когда воин посвящает себя Отцу Дружин, довольно простого пореза. А саксы народ подлый, им без залога веры нет – вот и оставляют в храме кусочек кожи. Имея часть чужого тела, великий ас такого может натворить, если кто обета не сдержит… Тут Харальд задумался, а подумав, пришел к выводу, что и представить не может, каков тут будет предел власти. Впрочем, посвящение Одину обычно означает согласие воина погибнуть в следующем бою – лишь бы войску досталась победа.

Анна, пожав плечами, заявила, что уж она‑то не ас. Но натворить гадостей человеку, имея кусок добровольно пожертвованной кожи, может немало. Даже со света сжить. Но никогда этого не делала, как христианка. Ей‑ей. Грех это. А что заказчик якобы может взять грехи ворожеи на себя – дурацкая байка. Опять же – на войне дозволено больше, да что епископ скажет? Если уж сиду за бой перед воротами судил.

Тут все на Немайн уставились. Мол, решай, матушка‑командирша. Как скажешь, так и будет.

– Я не черная колдунья, а честная христианка! Потому колдовать не будем, – решительно заявила Немайн. – Более того. Я не могу совершить многие таинства, но погребальная служба – то, что мне дозволено. Подобно капитану корабля. Еще, кстати, могу повенчать и окрестить. Только сейчас это не нужно, саксы же язычники. Останки саксонских воинов мы предадим земле со всем должным уважением. И пусть со стены видят – против мертвых врагов мы ничего не имеем. Мертвый враг – хороший враг.

– Там и останки живых! – встрепенулась Нион. – Ой, что я сказала…