— А вот и мы! — от двери крикнул Липатов.

Мы — это был он сам и спирт, похищенный в лаборатории из тайников Федосеича.

— Не нашел? — вскользь поинтересовался Липатов и начал рыться в холостяцком хозяйстве Саши.

— В тумбочке есть мензурки, — через плечо бросил Саша и вдруг взволнованно выдернул карточку. — Вот она! Целых две выписки!

Замер с мензурками в руках Липатов, замер, открыв рот, Палька.

Саша прочитал торжественным голосом:

— «Много слышал я про пожары каменных углей. Один случился в самом Кизеле, но успели затушить, просто преградивши доступ воздуха из всех отверстий. Другие же пожары не могут потушить годами. По поводу этих пожаров каменноугольных пластов мне кажется, что ими можно пользоваться, управляя ими и направляя дело так, чтобы горение происходило как в генераторе, то есть при малом доступе воздуха. Тогда должна происходить окись углерода, и в пласте должен получаться „воздушный“, или „генераторный“ газ».

Липатов шумно восторгался, а Палька совсем притих, только спросил пересохшими губами:

— А вторая?

— «Настанет… такая эпоха, что угля из земли вынимать не будут, а там, в земле, его сумеют превращать в горючие газы, и их по трубам будут распределять на далекие расстояния».

— Это же то самое! — закричал Липатов. — То самое!

— Первое написано в восемьсот восемьдесят девятом году, в связи с Уралом, — уточнил Саша. — А второе еще раньше, в восемьсот восемьдесят восьмом году, в статье «Будущая сила, покоящаяся на берегах Донца».

— Мы ж ее читали студентами, — пробормотал Липатов, — и вот поди ж ты — не углядели.

Палька молчал. Ошеломленно, почти испуганно. Несколько десятилетий великая идея гения ждала его!

Липатов разлил спирт, поднял мензурку.

— Ну, дружки, за подземную газификацию угля!

— За подземную газификацию угля! — сказал Саша, вставая.

— За подземную газификацию угля! — шепотом повторил Палька.

Выпили. Палька стоял, сразу побледнев. Липатов налил по второй.

— А эту за что?

— За дружбу! — выкрикнул Палька. — За дружбу, за успех, за химию, за промышленный переворот… За все!

— За все! — мечтательно подтвердил Саша.

— За все так за все! — сказал Липатов и опрокинул в горло спирт. — По третьей, что ли?

— Нет! — твердо сказал Палька. — Сейчас надо работать!

— Сейчас надо спать, — поправил Саша. — И вот что, друзья. Мне до отъезда три недели осталось. Что успеем, то успеем. На три недели я — ваш.

— Да в три недели мы горы свернем! — закричал Палька с хмельным восторгом.

— Не заносись, Палька. Только начнем сворачивать.

— И то не худо, — рассудил Липатов.

— Я у тебя ночую, ладно? — Палька уселся на койку и подсунул подушку под спину. — Ох, ребята, до чего ж это все…

Липатов привалился к его плечу, толкнув кулаком в бок.

— Тут главное — выработать точную систему работы, — сказал Саша, присаживаясь на край койки.

Рассвет застал друзей вместе.

— И если разрешить проблему продольного бурения по заданному направлению… — говорил Саша.

— Утро уже! — удивился Палька, заметив бледный отсвет на стекле, и, сладко зевая, подошел к окну.

Мглистый туман еще лежал на улицах города. Акации в сквере напротив общежития казались черными, а верхушки пирамидальных тополей уже ловили свет утра. За таинственными впадинами раскрытых окон во всех домах стояла сонная тишина. Тускло поблескивали железные крыши, серыми пятнами расплывались черепичные. Горизонт обозначался то одиночными, то выстроившимися в ряд заводскими трубами и бесчисленными черными холмами терриконов. Между двумя из них в желтоватых слоистых дымах выползало неяркое солнце.

— У-у-у-ух, здорово! — воскликнул Палька, набирая полную грудь прохладного, припахивающего дымком воздуха, а вместе с ним всю неохватную радость существования. Но радость вдруг как бы споткнулась. Он повернулся к друзьям и совсем тихо проронил: — А Вовка-то… не дожил.

Недавно прошел сильный дождь, и земля дымилась, а если взглянуть вверх — видно было, как слоится воздух, пронизанный испарениями. Большие капли набухали на листьях и падали: звонко — на камни, мягкими шлепками — на землю. Дорожки раскисли, а перед самой калиткой разлилась огромная лужа.

Кузька таскал камни, пытаясь замостить лужу, ему помогала Галинка — за последнюю неделю она совсем прижилась в доме Кузьменко, вернее, в сарае, что стоял в глубине двора.

Люба бродила по вязкой дорожке взад-вперед, взад-вперед. Она не могла заставить себя уйти на веранду, где сидели родители с Липатовым и Катериной. Мать то и дело выглядывала в сад:

— Не идут?

Она спрашивала обо всех троих, но Люба понимала, что сердцем она ждет одного — Никиту…

Конечно, Никите пора бы вернуться. Еще утром он должен был держать последний экзамен — русский устный. Сегодня же вывесят отметки за сочинение. От этих двух отметок зависит, примут ли Никиту в вечерний техникум, и даже большее — закрепится ли он на добром пути или, не попав на учебу, махнет на все рукой…

Люба волновалась за брата, но то, что решалось сегодня у Китаева, было для нее неизмеримо важнее.

Кое-как перебравшись по камешкам через лужу, она вышла за калитку и глядела вдоль улицы, в сторону трамвайного кольца. Улицу всю обмыло дождем — ни мусоринки. Посередине ее, где и всегда-то струился жидкий ручеек, теперь бежал настоящий ручей, мутный от глины.

Красный трамвайчик прибежал из города, замер на закруглении рельсов и будто вытряхнул из себя пассажиров. Пассажиры разошлись кто куда, почти все были знакомы Любе, но не было тех, кого она ждала.

Трамвайчик убежал, позвякивая. Потом прибежал другой и тоже вытряхнул пассажиров — опять не тех…

Люба поежилась от сырости и вдруг беспощадно спросила себя — ну а чего же я жду? Чего я хочу? Она знала, чего хочет Саша, помогла ему принять решение и даже под его диктовку написала текст телеграммы на имя академика Лахтина — убедительной телеграммы, объясняющей причину задержки аспиранта Мордвинова и необходимость месячной отсрочки… Китаеву расскажут, какие опыты нужно проделать в институтской лаборатории и как будет хорошо, если проект пойдет от имени института. Китаев согласится включить проект в план научных работ и, конечно, подпишет телеграмму… Саша будет в восторге, о Пальке и говорить нечего! Ну — а я? Я — хочу этого?

Нет, со вчерашней ночи ей больше всего хотелось убежать в какой-нибудь закут и выплакаться — не сдерживаясь, навзрыд. Откуда же взялись силы быть спокойной и уверять Сашу, что все устроится? Это — любовь?.. Но тогда почему Саша не подумал о ней, пренебрег свадьбой и поездкой в Москву, о которой они так мечтали? Он-то — любит?..

Ей пришлось перебрать в памяти все, что подтвердило ей — да, любит, любит! Просто он такой и другим быть не может. И безумие с этой газификацией не могло не захватить его, раз оно захватило даже отца и маму, даже совсем чужую девочку Галинку. Особенно с того дня, когда решили провести в сарае хотя бы небольшой опыт, не дожидаясь, пока в институте кончатся отпуска и ремонт лабораторий. Деловая, веселая суматоха затянула и Катерину, приходившую в сарай прямо с работы, и Никиту, который по первому зову бросал учебник и прибегал подсобить — подручным «в одну лошадиную силу», как говорил Липатов. Кузьку теперь и не прогнать со двора, а Галинка заплакала, когда мать хотела увести ее…

Посреди сарая выросло странное сооружение, похожее на печку-буржуйку.

Кусок угля — его тут называли «целик» — привезли с шахты. С шахты отец с Липатовым таскали и нужные инструменты. Палька проникал в кладовую, куда сложили лабораторное имущество, и под носом у Федосеича уносил оттуда и трубки, и реактивы, и даже стащил баллон сжатого воздуха. Цемент и кирпичи откуда-то раздобыл Никита. Проволоку разыскала у себя в компрессорной Катерина.

Кусок угля обложили кирпичами, обмотали проволокой и обмазали для герметичности глиной с цементом, предварительно просверлив в угле скважинки и вставив туда трубки. Возились больше недели: все время чего-то не хватало и что-то выходило не так. «А что, если…» — начинал кто-нибудь из трех друзей, и обсуждение этого «если» продолжалось, пока сообща не находили решение. Но тут возникало новое: «А что, если…»