— Наш уважаемый автор — простите, запамятовал фамилию! — создал первый проект. И молодец! Для чего же собирать такой синклит? Опыты ставить надо! Работать надо! А я пообедать не успеваю, — тем же требовательным тоном добавил он, — с комиссии на комиссию. Фигаро здесь, Фигаро там…

Он повторил последние слова уже в дверях, почти выпевая их высоким старческим голосом.

С минуту все смущенно улыбались, потом «мамонт» пробасил, что пора «подводить черту», а профессор Граб небрежно сказал, беря под мышку портфель:

— Осталось сформулировать.

Алымов энергично диктовал решение, размахивая кулаком над головою секретарши. Лидия Осиповна записывала такой скорописью, что перо подпрыгивало в ее руке. Катенин улавливал главное: «Одобрить», «Испытание в природных условиях», «Развернуть»… Как стихи, прозвучали сухие слова: «Смета на опытные работы», «Открыть финансирование»…

А затем Катенина поздравляли, как именинника, и Арон потянул всех обедать в ресторан. Отказались только профессор Граб, торопившийся на коллегию, да «мамонт» Бурмин. По телефону вызвали в ресторан Люду. Пировали долго и весело. Вадецкий превратился в приятнейшего застольного оратора и ухаживал за Людой, Алымов азартно пил и шумел на весь зал, а Стадник подсел к Катенину и, обнимая его, говорил ему в самое ухо:

— Я эту мечту люблю! Для меня она живая, понимаешь? Тормозит не тот, кто ищет совершенства, а тот, кто сразу кричит «ура». Я хочу ее увидеть, понимаешь?

Охмелевший Катенин соглашался и твердил свое:

— А я-то готовился драться! Драться!

Было уже поздно, когда Алымов отвез Катениных в гостиницу и на прощание, разом протрезвев, властно сказал:

— С утра примем меры, чтоб вас отпустили к нам насовсем. Послезавтра едем в Донбасс.

Отоспавшись, Катенин пришел в Углегаз и узнал, что уже зачислен в штат. Алымов носился из наркомата в банк, из банка в Госплан, из Госплана в Совнарком, и снова в Госплан, и снова в банк… Иногда он брал с собой Катенина, ошеломляя его буйной энергией и громким голосом.

— Папа, в Донбасс мы едем вместе! — заявила Люда, с восхищением наблюдавшая неутомимую деятельность Алымова.

Катенин отрезал с несвойственной ему властностью, навеянной Алымовым:

— Нет. Ты поедешь домой!

— Ну, папка! Это так интересно, я…

— Никаких разговоров! Сегодня же беру билет и телеграфирую Анатолию Викторовичу.

Люда рассердилась и расплакалась.

— Когда ты волновался, я была нужна тебе! А когда началось самое интересное, ты меня гонишь!.. Как ты изменился, папа! Ты зазнался. Да, да, ты зазнался от успеха!

Он страдал, видя ее заплаканное лицо, но не сдался.

Люда уехала за час до отъезда отца и Алымова в Донбасс. Алымов провожал ее. Люда понимала, что он это делает ради ее отца: Алымов прямо-таки влюблен в него! Даже тут, на вокзале, Алымов продолжал говорить о каких-то пологих пластах. Но с подножки вагона Люда послала отцу воздушный поцелуй, глядя на Алымова. Алымов засмеялся и тоже послал ей воздушный поцелуй, и это снова был момент, когда Люда почувствовала, что существует для него сама по себе, помимо отца.

— Славная у вас дочка, — сказал Алымов и продолжил без паузы: — Теперь самое главное, не теряя времени, обдумать, с чего мы начнем завтра.

Игорь и Никита вскочили в поезд и остались на площадке, продуваемой из двери в дверь шальным дымным ветром. Было тепло и душно, но от сквозняка и бессонной ночи обоих познабливало.

— Пойдем в вагон, — изредка предлагал Игорь.

Никита дергал плечом и продолжал стоять столбом. За два часа он не произнес ни слова. Брови сведены, губы сжаты. Рассвет озарил его угрюмое, повзрослевшее лицо.

— Ну чего ты отчаиваешься? — сердито сказал Игорь и обхватил плечи руками, чтобы немного согреться. — Случилось так случилось. Сам виноват. А казниться нечего. Жизнь на этом не кончена. Схватим воспаление легких, вот тогда будет каюк.

У Никиты запрыгали губы.

— Как я домой приду, думал ты? — еле слышно сказал он.

Да, об этом думал и сам Игорь, и его отец, — Матвей Денисович даже письмо написал родителям Никиты. Но чем поможет письмо, когда нежданно-негаданно войдет в дом Никита и скажет: «Выгнали…»?

— Что было, простят, — строго сказал Игорь. — А вот что дальше будет, от тебя зависит.

— Ты-то хоть мораль не читай, — буркнул Никита и вдруг, отвернув лицо от Игоря, торжественно произнес: — «Она не ведает обмана и верит избранной мечте…» Читал ты такой стих?

Игоря даже знобить перестало, так он обрадовался, что нарушено двухчасовое молчание.

— Не помню. Постой-ка… Если бы ты все прочитал, а то по двум строчкам… Откуда они?

— Про Татьяну — знаешь такой стих?

— Ну как же, — пряча усмешку, сказал Игорь. — Пушкин.

— Пушкин?!

После этого Никита опять долго молчал.

Поезд бежал по рыжеватой степи, а земля продолжала поворачиваться вокруг своей оси, подставляя солнышку широкий бок с донецкой землей, с зелеными островками садов, с дымящими трубами заводов, с шахтными постройками и терриконами. А с площадки вагона казалось, что солнце выглядывает, как бы заигрывая, из-за черной остроконечной горы наваленной породы, что оно неутомимо пробивается сквозь дымы, сквозь угольную пыль, пропитавшую всю округу, — пробивается для того, чтобы все стало веселей, и разгладились сведенные брови Никиты, и ясные утренние мысли пришли на смену путаным ночным.

— На какую попало работу я все равно не брошусь, — сказал Никита. — Что, я плохо бурил? Буровые работы искать буду. Свет клином не сошелся на нашей экспедиции.

Игорь отметил про себя слово «нашей». Да, прирос парень. Уезжал — сердце отдирал. Оставить бы его… Впрочем, суровое решение отца — уволить — Игорь признал верным, хотя до последней минуты надеялся, что отец нелепо накричит на Сторожева, на Липатову, на самого Игоря и решит неожиданно, диковато, но мудро. У отца так случалось…

Прежнее решение отца — послать Никиту передовым на новые точки — Игорь до сих пор считал мудрым. Восемь дней Никита крутился там один: снял комнаты под жилье, нанял подводы, нашел питьевую воду возле будущих буровых точек, подрядил поварих, купил сена для тюфяков…

К приезду группы даже ужин был готов — и какой! — вареники с вишнями. В сарае, приспособленном под столовую, столы были накрыты домоткаными скатертями, а среди тарелок с хлебом, помидорами и кавунами стояли две бутылки с настоенной на вишнях водкой.

— А это откуда? — строго спросил Игорь.

— А это от меня лично с товарищеским приветом, — ухмыльнулся Никита и выглянул из столовой. — Вторая машина скоро? Вареники перепреют.

Теперь Игорь ругал себя толстокожим идиотом, а тогда… тогда он начальственно осматривал свое «хозяйство» и даже не подумал, ради кого затеяны и вареники, и настойка, ради кого щеголяет Никита в белой вышитой рубахе.

Вторая машина подкатила в густых клубах пыли. Первым лицом, вынырнувшим из рыжей пелены, было хорошенькое лицо коллектора Сони.

— Вот и мы! — закричала она своим жеманным голоском, протягивая руки. — Принимайте, Никитушка!

Никита сдвинул брови (совсем как сейчас в поезде), резко повернулся и пошел прочь.

Простить себе не мог Игорь, что не догадался пойти за ним и шепнуть доброе слово! Ну что стоило догнать его и рассказать, как просилась Лелька в группу, как умоляла Липатову послать ее вместо Сони, как гордилась успехами Никиты!.. Вероятно, следовало солгать, что Лелька послала привет, хотя на самом деле она ожесточенно ругалась до последних минут, а потом ушла в кернохранилище и так грохнула дверью, что тяжелый замок соскочил с кольца. Можно было и не лгать, а рассказать все как есть и про ругань, и про замок и добавить, что Лелька обязательно приедет через недельку… Не догадался! Разыгрывал из себя начальника, с упоением размещал людей, а потом уселся за ужином во главе стола и, как последний болван, набросился на вареники и на все прочее…

Очень довольные приемом, изыскатели и первую, и вторую порцию настойки выпили за Никиту, за то, чтобы он всегда был их передовым. Еще и тут не поздно было обнять Никиту за плечи и шепнуть ему на ухо несколько слов. Но миловидные хозяйки все подваливали вареников, и все казалось Игорю так хорошо и весело… Он как-то вдруг заметил, что Никита уже пьян и буйно весел. Зачем понесло к нему Соню, Игорь не понял. Положив руку на его плечо, она что-то лопотала с кокетливыми ужимками. Никита крутым разворотом всего тела смахнул ее руку: