— По такая опасность, — продолжал профессор, — может подстеречь и академика-теоретика, и целый коллектив, если там захиреет страсть познания и расцветет спекулятивный дух.
Палька вскинулся:
— Что вы имеете в виду?
— Немедленный результат и стремление к нему во что бы то ни стало.
— Позвольте… Поиски немедленного результата вы называете спекуляцией?
Это было непосредственно важно, это ранило Пальку в самое сердце.
— Конечно! — убежденно подтвердил Русаковский. — Ажиотаж осуществления не должен вторгаться в естественную медлительность научного исследования.
— По-вашему… осуществление не дело ученого?
— Разумеется! Наука открывает практике перспективу и дает направление, а сама идет дальше по пути познания.
— А если я что-то новое открыл, я все это брошу и займусь другим, и пусть осуществляют без меня?
Русаковский снисходительно улыбнулся, отпустил пальчики жены и сделал такое движение, будто собирался встать, заканчивая разговор. Но не встал, а шутливо спросил:
— Да что же это за таинственное открытие? Татьяна Николаевна уже стала вашей союзницей… Я заинтригован!
До сих пор Палька оберегал свой секрет даже от друзей. Но слова Русаковского о спекулятивном духе рассердили его, и он раздраженно выпалил:
— Подземная газификация угля — вот что! Вещь, которая перевернет всю промышленность, всю технику!
— А-а! — с улыбкой протянул Русаковский. — Во всяком случае, это один из перспективных аспектов использования угля. Я слышал, что такая задача поставлена и пока не решена. Или это уже запоздалые сведения? Открытие состоялось?
Краснея, Палька поспешно пояснил:
— Никакого открытия еще нет. Думаю. Ищу. Задача трудная.
Русаковский серьезно кивнул и поднялся.
Палька вскочил, поняв обидный сигнал.
Ненаглядная спокойно сидела за столом, лениво бросив на скатерть свои холеные руки.
— Что ж, желаю успеха, — вежливо сказал профессор. — Для химика это интересная задача.
И он отпустил Пальку, как отпускал аспирантов и студентов, когда больше не о чем говорить с ними.
Палька выбежал из гостиницы и привычно поглядел снизу на светящиеся окна номера люкс, на колыхнувшуюся штору, по которой прошла женская тень. Он был благодарен ненаглядной за этот вечер, начавшийся так оскорбительно. Он отмахнулся и от снисходительной профессорской усмешки, и от простого способа, каким профессор выпроводил его. Он был переполнен мыслями, рожденными беседой. Чистой науки нет?.. И в то же время поиск немедленного результата — спекуляция? Эра покорения вещества… Царица наук… И «ажиотаж осуществления не должен вторгаться в естественную медлительность научного исследования»?..
Над всем этим звучала одна веская фраза: «Для химика это интересная задача».
Для химика.
Не для горняка, не для специалиста по газогенераторам, не для механика… для химика!
Сунув руки в карманы, он размашисто зашагал вдоль трамвайных рельсов, отдыхающих до утра.
Из темноты выплыли терриконы, сросшиеся, как вершины Эльбруса, — сейчас они были совсем черны, только местами розовато тлели угли, подсвечивая дымок.
Грозными дымами и полыханием отсветов открылся Коксохим.
Рядами освещенных окон определились корпуса Азотно-тукового.
Ни одного огонька в домах. Добрые люди давно спят. Или работают в ночной.
Для химика…
Конечно же для химика! Как я не понимал раньше? Именно и только для химика!
У него было такое чувство, будто он долго плутал в потемках, а его вывели на свет, в таинственный и ясный мир химических реакций и превращений, где ему предназначено найти и показать людям еще одно простое и только в первые мгновения удивительное чудо.
Придвинув лампу к кровати, Олег Владимирович перелистывал одну из аспирантских работ, а Татьяна Николаевна расчесывала перед зеркалом свои длинные, упругие волосы.
— Даже в волосах угольная пыль, — недовольно сказала она, отряхивая гребень. — Неужели мы и август просидим в этой дыре?
— Ты же знаешь, Танюша, я не люблю ввязываться в практические дела. Но после этой аварии я просто не мог отказаться. И в наркомате просили…
— У Светова там погиб лучший друг.
Содрогаясь, она вспомнила черные недра шахты и ужас, который испытала, представив себе, что страшная тяжесть земной толщи нависает над ее головой. Потом, уже с улыбкой, припомнила хитрость Светова и обиду Липатова… Поиски Гали, и беготню по степи, и неожиданный поцелуй… И свое лукавое обещание «завтра в девять»… Кто мог думать, что Светов так быстро оправится от смущения, вцепится в ее мужа и затеет длиннющий спор! Нет, перед Световым она не чувствовала себя виноватой. А перед Олегом? Когда-то давно она сказала мужу: «Ну да, я кокетка! Но ты же знаешь, это никогда не перейдет…» С тех нор она проверяла себя: перешло или не перешло? Если совесть подсказывала, что «перешло», был один способ освободиться от чувства виновности — признаться хотя бы наполовину.
— Как он тебе понравился?
— Славный парень. Задира. Из таких часто вырабатываются неплохие работники. Но ты с ним кокетничаешь, рыжок! Знаешь ты это… или невзначай?
Она подвинулась, чтобы в зеркале увидеть мужа. Конечно, ласково и насмешливо улыбается. В первые годы замужества эта улыбка обижала ее — не ревнует! Потом она не то чтобы примирилась, но поняла, что с этой нежной снисходительностью, полной доверия, ей уютно и удобно жить.
— Кажется, знаю, — протянула она. — Мне он нравится — такой самоуверенный, заносчивый воробышек. Перышки дыбом.
Она в зеркало шаловливо улыбнулась мужу и продолжала признаваться его отражению:
— Тут как-то Галя пропала из дому, он мне помог найти ее. В степи, с мальчишками… вся утыканная ветками, ползет на животе в разведку! Я даже рассердиться не сумела, такой смешной у нее вид был. А Светов — знаешь, он ужасно увлечен своей подземной газификацией! Представь себе: встречаю его в степи, он кидается ко мне, будто мы с ним родные, хватает меня за плечи, целует, бормочет сумасшедшую чушь про какого-то Кузьмича и ребенка какой-то Катерины, про станции с кафельными полами… Я перепугалась, думала — он пьян. А он, оказывается, прочитал статью Ленина об этой газификации и в такой восторг пришел — переворот! Техническая революция! Угольной пыли не будет, дыма не будет! И все сделаю я!.. Как ты думаешь, Олешек, может у него что-нибудь выйти?
— Этого никогда нельзя сказать заранее.
— Очень хочется, чтобы ему удалось.
Татьяна Николаевна тряхнула волосами и начала заплетать их. Неприятное ощущение, что ее кокетство перешло за допустимую черту, исчезло. Признание в том, что Светов поцеловал ее, проскочило незаметно. Отражение мужа в зеркале было все таким же спокойным. О-о, да он продолжает одним глазом просматривать аспирантскую работу!
Скользнув в постель, Татьяна Николаевна протянула руку через узкий промежуток между кроватями и прикрыла рукопись:
— Спать пора, профессор! Ты же опять вскочишь ни свет ни заря!
— Этот аспирант назначен на завтра, — сказал Олег Владимирович, снова раскрывая рукопись. — Я недолго…
— Так отмени на послезавтра! Нельзя же так изматываться.
Это говорилось по привычке — Татьяна Николаевна отлично знала, что рукопись он дочитает, консультацию не отменит и жить иначе не сумеет, даже если захочет. Устроившись поудобнее, она смежила веки и улыбнулась. Шорох переворачиваемых страниц не мешал ей, а убаюкивал.
— Танюша!
— Да-а?
— Может быть, тебе все-таки поехать с Галинкой в Сухум, не дожидаясь меня? Я закончу и приеду.
— Интересно, что ты будешь делать без меня? Пропадать?
— Пропадать.
Теперь стало совсем хорошо. Она с ним, его верная, заботливая помощница, он без нее не может, она жертвует ради него отдыхом в Сухуме, морским воздухом, морем… А потом мы поедем все вместе… Расстроится Светов, когда узнает, что я уехала?.. Галинке нужно вернуться в Москву к началу школьных занятий. Или написать в школу и запоздать на месяц? Ох, как это будет хорошо — жара и свежесть моря… Полежать на солнце, а потом — в воду! Сперва кажется холодной, стоишь, не решаешься, а потом — раз! Кинулась прямо в волну, а она теплая-претеплая, плывешь и не замечаешь, как плывешь, — лежишь на волне, а она покачивает… покачивает… покачивает…
