— Мама устала и легла спать, — злорадно сообщила она. — Велела не будить. Только если папа позвонит, тогда разбудить.

Палька ушел спотыкаясь — он всегда терялся перед неприкрытой ненавистью этой скуластой девчонки.

Рабочее настроение было вконец испорчено. Но он не любил поддаваться дурному настроению и упорно возвращал себя к невеселым утренним выводам: все, что намечено до сих пор, решения не дает. Метод копирования машины порочен.

Зря ли потрачено время?

Нет, не зря.

Отрицание одних методов — это уже шаг вперед, к открытию нового метода. Отрицание привычного толкает в неведомое.

Неведомое представало черной толщей угля и серебристыми баллонами газа, черт знает каким способом извлеченного из глубин земли. Где-то посередине, между толщей угля и баллонами, маячило решение…

В таком настроении он и примчался к Саше Мордвинову, узнав, что Саша его разыскивает. В таком настроении он просидел потом добрую половину ночи в лаборатории. Единственным итогом ночного бдения был подробный и придирчивый анализ всего отвергнутого — «что отвергаю и почему». Если бы не сумятица чувств, вызванная разговором с Сашей о Татьяне Николаевне, он был бы совсем счастлив этим итогом. В любви такой ясности не было. И он понимал: ясность для него гибельна, лучше оставить все так, как есть…

Проспав до полудня, он снова поехал в гостиницу.

Татьяна Николаевна взволнованно ходила взад-вперед по комнате и сразу, не здороваясь, сообщила, что пропала Галя. Ускользнула чуть свет (швейцар говорит, еще восьми не было) и до сих пор не вернулась.

— Прибежит, — сказал Палька, — проголодается и прибежит.

— Сама знаю, что волноваться нечего, — согласилась Татьяна Николаевна. — Но куда она помчалась, дрянная девчонка?

Он заговорил о вчерашних впечатлениях. Ненаглядная была невнимательна, поглядывала то на часы, то в окно. Затем она перестала скрывать волнение и перестала заботиться о том, как выглядит, — лицо ее стало простым, милым, беспомощно-растерянным.

— Ну, вот что, — сказал Палька, смело обнимая Татьяну Николаевну и отрывая ее от окна. — Нечего терзаться! Пошли искать!

— Куда? — воскликнула она с отчаянием.

— Я знаю куда.

Пока они ехали трамваем, Палька загадочно отнекивался от ее расспросов. Ему хотелось сказать, что эта противная девчонка вечно болтается с мальчишками и мало похожа на девочку из хорошего дома. Но он промолчал: пусть ломает голову, как и почему Палька сумел найти ее сокровище.

Они долго бродили по степи. Пальке нравилось слушать, как Татьяна Николаевна выкликает дочку — звучным голосом, на все лады. Галя не откликалась, но возле Дубовой балки началось движение: маленькие фигурки перебегали с места на место и приподнимались над травою, разглядывая, кто тут бродит и аукает.

Галя появилась неожиданно и совсем рядом. Она ползла к ним по траве, толкая перед собой колючий шар перекати-поля. Голубая лента, которой полагалось красоваться на ее голове изящным бантом, была грубо повязана через лоб, удерживая торчащие во все стороны ветки. Такие же ветки были запиханы под лямки платья и за поясок, скрутившийся жгутом.

— Ну чего? Чего? — с досадой прошипела Галя, прижимаясь к траве, чтобы ее не заметили от балки.

Татьяна Николаевна несколько минут разглядывала дочь и вдруг расхохоталась обрадованно и звонко, повалилась на траву рядом с Галей.

— Ты мне всю разведку испортишь! — сердитым шепотом сказала Галя. — Вон они там, у балки. А наши кольцом охватывают. Видишь, перекати-полей сколько? Это наши.

— Я ж волновалась, дурешка! Не могла предупредить с вечера! И ты же голодная!

— Ничего я не голодная, у Кузьки хлеба краюха, мы поели. И ты уходи, ведь все испортишь!

— Знаешь что? — воскликнула Татьяна Николаевна. — Ты лежи, а мы пойдем к балке, как будто тебя ищем, и поглядим, сколько там народу, а на обратном пути тебе скажем. А?

Галя вспыхнула от удовольствия. Потом нахмурилась и исподлобья оглядела неприятного человека, который стоял и глазел на них.

— Нет. Это нечестно. Я сама.

— Чтобы через час ты была дома!

— Через два. Мамочка, через два!

Татьяна Николаевна поднялась, отряхнула платье, взяла Пальку под руку.

— Пойдемте, будто гуляем. Разведку не подводить!

— А вы мне понравились, — сказал Палька, когда они отошли от Гали на достаточное расстояние. — Я ждал: будет материнская нотация, ругань и слезы. А вы сами не лучше Гали.

— В детстве я была главной озорницей в озорной компании. Я и сейчас озорница, когда удается.

— Ой ли? А ну, пятна! — Палька шлепнул ее по руке и отскочил.

Они гонялись друг за другом, как ребята. Татьяна Николаевна бегала легко и быстро. Пальке никак не удавалось догнать ее.

— Я ж в институте в стометровке рекорды брала! — посмеиваясь, кричала она издали. — Где вам, медвежонок!

Многоголосый крик прервал их игру. Стая мальчишек мчалась в атаку на неприятелей, засевших в Дубовой балке.

— Разведка удалась, — сказала Татьяна Николаевна, прислушиваясь к гомону голосов.

— А я вас поймал!

Палька схватил ее и крепко поцеловал, прежде чем она опомнилась. Ее ладошка уперлась в его грудь, легонько отталкивая. Но губы не сопротивлялись, не прятались.

Когда она, опомнившись, выскользнула из его рук, он бросился ничком на выжженную колючую траву.

У него бешено прыгало сердце и кружилась голова. И он боялся взглянуть на ненаглядную.

Но она сказала смеющимся голосом:

— Это нечестно! Вам надо поучиться у Гали честным правилам игры.

И Палька, приподнимаясь, с облегчением ответил:

— Нет, честно! Я поймал — мое право!

Однако держался смирно и глядел себе под ноги.

Всем своим поведением Татьяна Николаевна старалась внушить ему, что случайный поцелуй ничего не изменит. Он понял ее старания и, пригнув голову, брякнул:

— Все равно я от вас не отстану.

Она пустила в ход все женские уловки, погладила его по руке, лепетала какие-то ничего не значащие слова.

— Нет! — сказал Палька. — Не увертывайтесь. Я еду с вами.

— Скоро вернется Галя.

— Тогда я приду вечером.

Татьяна Николаевна знала: следует сразу и решительно положить конец его притязаниям. Она сама себе сказала: «Вот теперь перешло». Но вместо решительных слов пробормотала:

— Сегодня я буду купать Галю. После этой разведки…

— Я приду позже. Не весь же вечер вы будете купать ее!

Она помолчала и вдруг скороговоркой произнесла:

— Завтра вечером. В девять.

Весь день, и ночь, и новый день он чувствовал на губах тот единственный поцелуй. Катерина, конечно, сразу поняла, что с ним что-то произошло, но ни о чем не спрашивала, только хмурилась. Палька угадывал ее мысли, по ему было все равно. Он стремился к своему счастью, назначенному на девять часов вечера, и ни о чем другом не мог думать.

Все встречные, кажется, понимали, куда он мчится с таким безумным лицом и почему на нем ослепительная рубашка и самый нарядный галстук.

Швейцар в гостинице и рассмотреть не успел промчавшегося метеором молодого человека, а тот уже взлетел по лестнице.

Самой жуткой была минута (о, какая долгая, невыносимая минута!) у двери после короткого стука в ожидании певучего: «Войдите!»

Певучий голос прозвучал, она была дома, она не обманула…

На ней было то воздушное, длинное, до пят, одеяние, в каком он застал ее однажды утром. Сегодня она была еще прекрасней: ее лицо светилось лукавством, радостью, нежностью и бог знает чем еще, и все это предназначалось ему, ему одному!

Сердце заколотилось так, что весь гостиничный номер заполнился громким тук-тук-тук.

И в эту минуту зазвонил телефон.

— Да. Здравствуйте. Нет, узнала, — говорила Татьяна Николаевна в трубку, блестящими глазами разглядывая Пальку. — Да, приехал. Ночью. Нет, забегал пообедать и снова помчался на заседание. Я думаю, скоро. Хорошо. Передам.

Палька не сразу понял ужасный смысл ее ответов. А она уже шла к нему, улыбаясь.