Роуни и Роуэн частенько вместе кидали камешки с этого самого места на мосту Скрипачей. Они слушали музыкантов, и Роуэн рассказывал истории о реке и об их матери, о том, как она правила баржей и затонула с ней прямо под этим мостом. Только Роуэн смог доплыть до берега. Роуни он вытащил на спине.

Вэсс не верила его рассказу и утверждала, что никто не может переплыть реку в этом месте, потому что тут слишком сильное течение. Она говорила, что они должны были тоже утонуть. На это Роуэн лишь пожимал плечами и замечал, что они не утонули.

Потом он показал Роуни, где нужно кидать камешки с моста: «Мы бросаем их, чтобы поздороваться. Это похоже на то как, мы оставляем кучку камней на могиле. Мертвые общаются с помощью камешков. Здороваться с ними нужно галькой». Поэтому Роуни всегда здоровался, проходя по мосту, хотя совсем не помнил ни мать, ни ее баржу, ни тот день, когда Роуэн привел его к Башке, потому что жить им больше было негде.

Роуэн не появлялся уже пару месяцев. Щетинка, Кляксус и остальные, похоже, уже забыли его, но Башка помнила. Она не раз повторяла: «Если услышишь что-нибудь о своем брате, скажи мне. Очаровательный молодой человек. Твоя Башка скучает по своим внукам, по всем своим внукам, а за этого она особенно волнуется».

Роуни ни разу не замечал, чтобы Башка за кого-нибудь волновалась, а Роуэн не ночевал у нее уже больше года. Он был уже взрослым — ему было шестнадцать лет — и занимал слишком много места на соломенном полу. И все же Роуни кивал и обещал Башке сообщить, если что-то услышит о брате.

«Ты это сделаешь», — соглашалась Башка.

Щетинка и Кляксус запели песню о наводнении и падающих мостах, и петь такие вещи на мосту показалось Роуни несусветной глупостью. Он покинул их и перешел дорогу, высматривая вывеску гоблинов — а также высматривая какие-либо следы Роуэна, как он всегда делал на мосту. Он нашел вывеску, но и только. Она была прибита к перилам с противоположной стороны с помощью одного железного гвоздя. Роуни внимательно ее прочел. Он хорошо умел читать. Роуэн научил его. Там было написано:

«ТЕАТР!

Труппа АКТЕРОВ-Тэмлинов восхитит и поразит граждан этого почтенного города, когда настанут сумерки. Ищите сцену на ГОРОДСКОЙ ЯРМАРКЕ.

Сцена будет освещена хитроумными устройствами.

Актеры продемонстрируют чудеса МИМИКИ, ЖЕСТА и ДЕКЛАМАЦИИ, а также высочашие достижения в области музыки и акробатики, чтобы усладить все уши и глаза.

Два медяка за одного зрителя».

Он перечитал его. Он снова не смог поверить своим глазам. Он опять перечитал объявление.

Гоблины собирались поставить пьесу. Никто не мог поставить пьесу. Никому не разрешалось ставить пьесы, но гоблины собирались это сделать. Может быть, он успеет увидеть часть выступления, прежде чем всех их арестуют.

Остаток пути по мосту Роуни проделал бегом, мимо скрипок, духовых и барабанов. Куртка развевалась у него за спиной, как парус.

Части механизмов и куски древесины устилали дорожку к мастерской Скрада. Роуни услышал, что внутри кто-то кричал. Он остановился на аллее и немного порылся в нагромождениях шестеренок, пока крик не превратился в тихое бормотание. Тогда он вошел.

Шум и не думал прекращаться. Он никогда не прекращался. Мистер Скрад все время кричал сам на себя.

— Добрый день, мистер Скрад! — крикнул Роуни из дверного проема, надеясь, что его сразу заметят. Мастерская пахла древесной стружкой и маслом, сквозь которые пробивался запах гнили. Скрад делал очень хорошие мышеловки, но все время забывал убрать оттуда мышь.

Пол покрывали деревянные доски, бруски меди и пирамиды шестеренок. Из одной стены торчали гвозди, на которых висели веревки, цепочки, инструменты и множество механизмов. На другой стене висели часы, и их было столько, что вся стена казалась сделанной из часов. Все они, или большая их часть, работали и тикали, никак не попадая в такт друг другу. Было похоже на ссору маятников.

Скрад склонился над верстаком посередине комнаты:

— Бурьян и чертополох! — орал он верстаку. Его голос был надтреснутым и усталым. Он отшвырнул погнувшийся инструмент и снял дугой со стены без часов. Он не заметил Роуни. На верстаке лежала заводная лошадиная голова, и она-то заметила Роуни. Глаза автомата следили за Роуни все время, пока он пробирался по полу, пытаясь не наступить на что-нибудь важное.

Роуни глубоко вздохнул:

— Добрый день, мистер Скрад! — снова крикнул он. Механик пугал его и всегда пугал его, но Роуни бывал здесь достаточно часто, чтобы не обращать на это внимания. Он почувствовал, как страх сжигает его изнутри, но это не мешало ему стоять посередине мастерской и пытаться докричаться до Скрада.

Голова механика резко поднялась. Он посмотрел на Роуни. Заводная лошадь посмотрела на Роуни. Потом они оба отвернулись, и мистер Скрад принялся бормотать себе под нос. Он не кричал. Это значило, что он слушает.

— Башка заплатила больше, чем нужно, мистер Скрад. В последний раз, когда вы чинили ей ногу, она заплатила больше, чем нужно.

— Чертополох! — сказал Скрад. Он сунул в ухо лошади длинную булавку и повернул ее. Лошадь закрыла один глаз.

— Это правда, мистер Скрад, — сказал Роуни. Он видел три бутылки машинного масла в шкафу за верстаком. Это было то, что нужно Башке, и Роуни знал, что одна бутылка стоит два медяка. «Два медяка за одного зрителя» — говорилось на табличке. Гоблинское лицедейство на сцене — за два медяка. Может быть, они будут в масках. Может быть, они будут извергать огонь. Может быть, у них будут железные зубы.

Он очень боялся делать то, что собирался сделать. Он сделал еще один глубокий вдох.

— Она переплатила, мистер Скрад, — сказал он. — Ей нужны два медяка сдачи.

Роуни встретил взгляд Скрада, когда тот злобно на него уставился. Он не собирался удирать. Он стоял здесь и этим показывал Скраду, что никуда не убежит.

Скрад сунул руку в шкаф у себя за спиной, взял бутылку машинного масла и поставил ее на верстак рядом с Роуни.

— Нет, — сказал Роуни, стоя и дыша. — На сей раз ей нужны два медяка.

Механик забормотал себе под нос. Он убрал масло обратно, порылся в кармане своей рубашки и положил на стол одну медную монетку. Потом он положил на нее вторую.

Роуни взял их:

— Спасибо, мистер Скрад. — Он вышел из мастерской, не переходя на бег. Он вышел с дорожки, не переходя на бег. Аллея за его спиной наполнилась лязгом, металлическим скрежетом и воплями. Металлический звук заставлял думать, что за ним гнались Башкины птицы. Роуни побежал.

Роуни пробежал полпути до рыночной площади мимо знакомых фонтанов и памятников. Один раз он споткнулся, удержал равновесие и остановился отдышаться под бронзовой статуэй Мэра. Статуя была в костюме с торчащей из нагрудного кармана цепочкой часов и протягивала вперед руки таким образом, что выглядела не то радушной, не то удивленной. Бронза была старой и позеленевшей, за исключением головы. У статуи менялась голова каждый раз, когда в городе менялся мэр. Башка намекала, что будет очень рада, если кто-нибудь снимет голову со статуи и отнесет ей, но пока что никто на это не осмелился.

Рядом кто-то закричал на кого-то, не на Роуни, что не помешало его желудку перевернуться. Он сунул две монетки в единственный карман куртки и пошел, шаг за шагом вспоминая, как нужно дышать. Ему очень хотелось сорваться на бег, но стражники могли решить, что он бежит по каким-то Ужасным Причинам и попытаться его поймать.

Большая часть семейства Башки ненавидела Северный берег и все время терялась здесь. Местные улицы подчинялись другим правилам. Они были идеально прямыми и пересекались под прямыми углами. Но Роуни знал все ориентиры и довольно легко находил дорогу на Северном берегу.

Он прошел мимо реликвария и железнодорожного вокзала Северного берега. У решетчатых дверей стоял привратник. На нем была яркая, привлекающая внимание униформа. Он держал в руках копье с кисточками и смотрел на противоположную сторону улицы.