Питейный дом назывался «У Упавшей стены», и квартал назывался так же. Это была часть южного берега, где большая часть зданий держалась на камнях из старой крепостной стены или была высечена в более крупных и крепких кусках стены. Идти дотуда было долго, и это отняло у Роуни большую часть дня. Он не торопился. Он не бежал. Его ноги все еще болели, и он не ел ничего, кроме одного-единственного яблока. Голод никуда не делся и грыз его изнутри.

Когда он добрался до питейного дома, он нашел гоблинов перед ним. Томас стоял на крыше их фургона. Он размахивал своей большой черной шляпой и кричал:

— Я впишу тебя в свою следующую пьесу! — рычал Томас. — Я сделаю из твоего лица гротескную карикатуру и вырежу на маленьких, уродливых куклах! — Окна и двери питейного дома были закрыты. Похоже, никто не слушал старого гоблина, но он продолжал впечатывать свой рык в стены. — Я сплету вокруг твоего имени бессмертный стих, и на тысячелетия станет оно синонимом насмешки и презрения!

Роуни стоял у стенки здания и гадал, чем вызван переполох. Он был рад видеть знакомое лицо, даже оснащенное длинным носом и острыми ушами, но не хотел бы становиться между сыплющим проклятиями гоблином и предметом его гнева. Он не хотел, чтобы одно из проклятий сбилось с пути и случайно попало в него.

— Извините, — сказа кто-то за его спиной.

Он отошел в сторону. Мимо него прошла маленькая, худая гоблинша, набравшая полные руки костюмов. На ней был платье, которое могла носить дама, но юбки задирались до плеч, открывая взгляду солдатскую одежду. Ее короткие волосы были мокрыми от дождя и вились.

Когда она проходила мимо него, сверху стопки костюмов упала маска. Роуни поймал ее, прежде чем она упала на землю. Маска была покрыта перьями и кончалась длинным, кривым клювом. Она вселяла беспокойство. Роуни взял ее так, чтобы пустые глаза не смотрели на него, и пошел следом за ходячей стопкой костюмов.

— Вы уронили это, — начал он говорить, но гоблинша не слышала его. Она уже орала на Томаса:

— Разве мало мы вписали наших врагов в бессмертные стихи? — спросила она. — Нам действительно нужно унижать глупую хозяйку питейного дома и ее крайне глупого мужа ближайшую тысячу лет? Серьезно? Мы уже называли злодеев в честь актеров, укравших у Семелы тетрадь со сценариями, и фермера, который натравил на нас собак, и чиновника с забавным носом. Я даже не помню, что он такого сделал, чтобы это заслужить. Что сделал тот чиновник, чтобы заслужить вечные измывательства?

Томас не ответил. Возможно, он не услышал ее:

— Я проклинаю это место! — заорал он. — Ваш эль забродит! Ваш хлеб съедят крысы! Я унижу вас в стихах!

Маленькая гоблинша забралась по ступенькам сзади вагона, толкнула ногой дверь и вошла. Дверь захлопнулась за ней.

Роуни постучал:

— Вы уронили это, — сказал он двери, но она не открылась.

— Пусть река заберет тебя! — ярился сверху Томас. — Пусть наводнение заберет твою семью и утопит твои кости! Я попрошу нашего механика сделать пару заводных воронов, и они будут каркать твое грешное имя под окном твоей спальни каждую ночь, делая неравные паузы! Ты никогда больше не уснешь! — Он понизил голос, но не сильно: — Кто-нибудь помнит его имя?

— Коб, — сказал кто-то еще. — Моего отца зовут Коб.

Это был голос кого-то молодого. Роуни выглянул из-за угла вагона, чтобы посмотреть, кому он принадлежал.

Темноволосая девочка стояла в одной из дверей питейного дома. Перед собой она держала корзину.

Томас слез с крыши фургона и встал рядом с девочкой. Дождь снова припустил, и вода стекала с его шляпы со всех сторон.

— Коб, — повторил он. — Это хороший слог для заводного ворона, чтобы он мог его запомнить и каркать ему. Что заставило тебя выйти под дождь, дочь Коба?

— Мне просто жаль, что он вас вышвырнул, — сказала девочка. — Нужно было что-то заплатить за представление, поэтому я принесла вам немного хлеба. — Она подняла корзину, которую несла. — Он свежий. И крысы еще не съели его, если только ваши проклятия не работают настолько быстро. — Она дала ему корзину.

— Я снимаю свои проклятия с вашего дома, — сказал старый гоблин. Он что-то замурлыкал себе под нос, превращая слова в песню или заклятие, что-то более сильное, чем просто фраза. — Я все еще могу вырезать карикатурную маску, похожую на твоего отца, но я снимаю все проклятия. Пусть наводнение пройдет мимо вашего порога и не замочит вам ботинки.

— Спасибо, — сказала девочка. — Все танцоры были изумительны. Скажите им.

— Хорошо, — сказал он. — Но кому принадлежит этот отзыв? Я еще не слышал вашего имени, юная дама.

— Я Кэйль, — сказала она.

Томас снял шляпу и поклонился:

— Благодарю тебя, Кэйль, за мед твоих похвал и за щедрость вашей семейной пекарни. — Он порылся в своей шляпе и извлек маленькую серую флейту: — Мне кажется, это твое.

Кэйль взяла флейту. Кто-то закричал на нее из двери питейного дома, и девочка поспешила внутрь. Дверь захлопнулась за ней.

Томас, казалось, уменьшился в размерах. Он с опушенной головой направился к фургону и едва не налетел шляпой на Роуни.

Роуни собирался сказать что-то в духе: «Простите, сэр, но одна из актеров уронила это. Я спас вещь от грязи и, возможно, гибели под чьими-то ногами». Вместо этого он просто протянул ему птичью маску, сказав:

— Возьмите.

Гоблин взял ее у него и уронил в корзину с хлебом:

— Премного благодарен, — мрачно сказал он. В его голосе не слышалось ни малейшей благодарности, а только недовольство и усталость. Потом он повнимательнее посмотрел на Роуни. — Я тебя знаю, — сказал он. — Ты сыграл нам великана, и неплохо, но потом ты испарился.

— Простите, — сказал Роуни. — Моя бабушка рассердилась.

— Ясно, — сказал Томас. — Что ж, как насчет… — Гоблин запнулся. Потом он толкнул Роуни под фургон.

Роуни проскользнул по грязи. Его не очень обрадовало, что его толкнули. Он едва не крикнул что-то о своем недовольстве. Потом он услышал стук ботинок стражи и увидел эти ботинки в щель между фургоном и дорогой. Роуни решил, что лучше промолчать.

Одна пара ботинок шагнула вперед.

— Я слышал жалобы на шум, — объявил капитан. Роуни знал его голос. Он помнил этот голос с событий в питейном доме, когда он читал приказ, стоя на столе. — Вы ничего не слышали о бешеном гоблине, швыряющемся проклятиями?

— Не слышал, — сказал Томас, — Хотя я впечатлен тем, что капитан стражи самолично разбирается со столь мелкой проблемой. Ваше внимание к самым рутинным обязанностям достойно уважения, и я очень рад вас видеть. Владельцы питейного дома не сочли нужным заплатить нам за представление, и я желаю подать свою собственную жалобу.

— Запомню, — сказал капитан, хотя не было похоже, что он собирался что-то с этим делать. — Мне также дали понять, что вчера гоблины надели маску на неизмененного ребенка перед целой толпой свидетелей. Гоблины покрыли маской неизмененного гражданина Зомбея.

— Это ужасная весть, — мрачно и серьезно сказал Томас. — Меня глубоко задевает, что кто-то считает простых актеров-Тэмлинов вроде нас способными на столь безответственный проступок.

Капитан шагнул вперед. Роуни слегка подался назад, глубже под фургон.

— Лорда-мэра очень интересует информация обо всех неизмененных актерах, — сказал капитан. — Даже о детях, даже о тех, кто надел маску всего один раз. В обмен на такую информацию лорд-мэр может обеспечить вас специальным разрешением давать представления по всему городу.

— Это очень щедро, — сказал Томас. — Очень щедро. Конечно, мы были бы счастливы оказать помощь лорд-мэру.

Роуни приготовился снова убегать. Он знал, как оторваться от стражи. Он знал, как петлять по улицам южного берега, ускользая от тех, кто ходит только по прямой. Его ногам претила сама мысль о том, чтобы снова бежать, но он все равно приготовился это делать. Если придется, он побежит. Он заставит себя бежать.

Томас продолжил:

— Если до нас дойдут какие-либо слухи о неизмененных актерах, мы немедленно вас разыщем.