…Последние дни в Антибе. Вадик выходит, купается, загорел. Все время стоит замечательная погода, 24 градуса тепла, и вода теплая. А в полдень, когда идем обедать, даже жарко, на открытой террасе около «Бермуд», где обедаем, без шляпы невозможно сидеть. Вадик, конечно, шикует, заказывает знаменитую «дораду» — рыба вроде камбалы, но более сухая (и менее вкусная, по-моему), ее запекают в фольге, потом официант хирургическими щипчиками вынимает косточки, все это на отдельном столике рядом, на серебряном блюде, раскладывает натюрморт. Я вспомнила своего спутника-охотника и его заклинание на прощание: «Самый лучший буйабес (bouilleabaisse) в Антибе!» — и решила заказать на прощанье это самое прославленное блюдо Прованса, более того, в меню есть буйабес de luxe — так вот его! Вадик меня отговаривал — и был прав. Густое пюре из перемолотых вместе с костями рыб. В него кладется множество резко пахнущих трав, корки хлеба, натертые чесноком, цедра, помидоры, льют вино и оливковое масло. Все это темно-желтого цвета, потому что еще и шафран. Одну-две ложки можно проглотить, но как вспомнишь нашу янтарную уху с ломтиками лимона, прозрачную, как слеза… К тому же дико дорого.
…Вадик совсем окреп. Удалось даже его уговорить подняться к Гарупской Богоматери, чтобы с высоты попрощаться с Антибом. Дошли туда довольно быстро, потому что, оказывается, параллельно «крестной» улице проходит шоссе, и по нему идти совсем легко. День был такой нежный, нежаркий, и залив Жуан-ле-Пэн казался совсем близко; к тому же дорога туда — это спуск под гору, вниз, мы совсем не устанем, разве можно ни разу не побывать там?
Ведь именно туда, к этому золотистому пляжу, туманным днем 1 марта 1815 года пристало, обманув английский конвой, несколько парусников, и низложенный император шагнул на землю своей боготворимой Франции. Великие сто дней. Впрочем, кажется, первым с парусника шагнул на землю Камбронн. Зная, что в юности и Вадик был под обаянием этой легенды, я стала его уговаривать. Я знала, что из всей наполеоновской эпопеи именно эти великие сто дней — этот безумный порыв («это было сплошное умопомешательство», как пишут теперь во французских учебниках) в стране победившего рационализма — до сих пор его волнует. Как вторая попытка победить судьбу. Второе дыхание. Второе рождение.
Но пока спускались, он не переставал на меня ворчать. Действительно, беспрерывный поток машин навстречу. Посторониться некуда — пешеходные тропы не предусмотрены. Никто пешком не спускается — только на машинах. От шума моторов, мельканья скоро заболела голова, и романтическое настроение растаяло. Спускались больше двух часов. Наконец, в страшном раздражении, добрались до порта Жуан-ле-Пэн.
Французы чтут своего императора. Бюст. Огромное мозаичное панно. И, конечно, эта всегдашняя выспренность — выбито на каменной стеле: «Отсюда императорский орел полетит от башни к башне французских городов к высотам Нотр-Дама». Так он сказал на этом самом месте. Но ведь это было, это чудо было! Вот четыре жалких пушки, которые он бросил на берегу, чтобы почти без оружия, с маленьким отрядом, пройти ночью через горы и стать, расстегнув свой серый сюртук («стоял он в сером сюртуке», как пела Полина Егоровна маленькому Борьке), перед королевской армией: «Кто будет стрелять в своего императора?» И города в эйфории открывали ворота, «орел» летел — Гренобль, Лион, Версаль, Париж. Какая историческая красота жеста, как вспомнишь длиннобородые драки под византийскими коврами русской истории…
— Вадик! И у тебя будут твои сто дней!
— Сто дней? Мне не хватит.
Пообедали на знаменитом берегу. Ресторан назывался «Наполеоновской тропой» (отсюда «он» шел на Гренобль ночью через горы, есть и маршрут такой туристский, но не для пешеходов). Потом решили взять такси и поехать в Канны. Это пятнадцать минут.
Вечером в Каннах. Уже совсем темно, только Круазетт в огнях, отели на фоне черных гор неправдоподобной красоты, искрятся как елки в Рождество. Вадик, конечно, устремился в казино. Но даже просто за вход надо заплатить (50 франков), поэтому я, как неиграющая, решила не ходить и прогуляться по набережной. Договорились, что я зайду за ним через два часа. Скамейки пустые, народу немного, я долго сидела одна, слушала, как странно и грустно звенят рейки на парусах у яхт, и наподобие антифона — хлюпанье, шуршанье волн о камни. Пошел дождь, несильный, предупреждающий, где-то на горизонте над морем и молнии поблескивали. Стало зябко — ведь вышли мы рано, я была просто в майке, быстро промокла. Вернулась в казино, вижу: Вадик стоит в холле у guichet и вынимает деньги. Наверное, уже не в первый раз. Проигрался. Пришлось устроить маленький скандал в стиле Анны Григорьевны Сниткиной и вытащить его оттуда. Со мной не разговаривал. Но вскоре, заметив мой жалкий, промокший вид, обрел свой всегдашний купеческий размах: «Давай сейчас на Круазетт купим тебе свитер!» И купили! В шикарном магазине для шейхов (судя по ценам), с продавщицами, годящимися в топ-модели, красивый кашемировый свитер, правда, раз в пять дороже, чем такой же в Париже. Дождь за это время превратился в ливень, отчаянно похолодало, ведь, что ни говори, осень, октябрь! Взяли такси и почти под отвесными струями, разбрызгивая лужи, быстро доехали до своего антибского дома. Я думала: значит, все, так Антиб прощается со мной. Но на другой день — снова ослепительное солнце, голубые мусорные пакеты на пляже подсохли, трепещут, «бой бабочек» в полном разгаре…
…Накануне моего отъезда поздно вечером уже вдвоем прошлись вдоль набережной, мимо бастиона, мимо старушек Кузьмичевых (показалось, что кто-то на втором этаже игрушечного их домика пил чай — не они ли?), вышли на Шафрановую площадь (Safrannier), она внизу, гораздо ниже высокой в этом месте набережной, вся уставлена столиками и подсвечена. Но как ни искали свободного места — не нашли. Ладно, поужинаем здесь в будущем году, надо что-то оставить неисполненным, как отложили мы на другой год Британский музей — даже не зашли. Пробирались каким-то заросшим проулочком, весь увит плющом, к бухте, чтобы посмотреть на яхты, и вдруг остановились как вкопанные: чуть подсвечена на старом доме плита, чтобы прочесть надпись, надо раздвинуть стебли плюща. «В этом доме Казандзакис окончил свои дни». И ниже цитата: «Не жди. Не бойся. Не проси». «И я бы хотел такую эпитафию», — сказал Вадик.
В бухте, где форт, где и расположен, собственно, порт Антиб, на причале сотни роскошных освещенных яхт, огромных, есть и под русскими и украинскими флагами. Наши миллионеры? Кое-где музыка, освещенные окна, пьют вино, женщины в туалетах курят на палубе. Непонятная жизнь. Как Аня говорила с недоумением в Сан-Сите: «Ирка, это какая-то ненастоящая жизнь!» И тонко, странно звенят металлические рейки — гоголевская «струна в тумане»…
Сегодня после обеда уезжаю. Утром купались. Вадик заплыл далеко, что-то кричал мне из воды непонятное. С трудом разобрала: «Ура! Сегодня 18 октября! А вода 22 градуса! Это — Антиб!!»
