…Чудесная квартирка на углу бульвара Фош и улицы Газан, пусть и «без вида». Вид — на сквер, посредине которого возвышается вожделенная телефонная будка (телефона в квартире действительно нет).

Но меня беспокоит Вадик. Хотя он и встречал меня на вокзале, но был очень бледный, слабый, все время мокрый. Никуда не ходил, не ездил даже в Монако, все время лежит. Ужинаем дома, на чудесном балконе, никаких кровавых окон жандармерии, закат теплый, акварельный, отраженный. Вадик пунктуально глотает свои таблетки, но результат обратный, все хуже. Прочла аннотацию к лекарству (он-то никогда их не читает) — это вовсе не антибиотик, а какое-то средство от кровотечений. Странно. Обещает завтра позвонить врачу. Вечером пошла одна по своей любимой набережной (мешает только не прекращающийся ни на секунду поток машин), мимо бастиона, потом вдоль старых крепостных стен, мимо дома, где жил Николя де Сталь, где он покончил с собой — бросился из окна. Из того самого окна, откуда он рисовал свои знаменитые кораблики, «парус одинокий…». Удивительно, как мог он разбиться, ведь это совсем невысоко.

…Утром одна пошла на пляж. Вадик все лежит, дремлет. Шла по элегантной центральной улице Альберта Первого, и неубранные облетевшие листья платанов путались под ногами — ведь уже осень. Грустное чувство еще одной осени, пусть и такой мягкой, ласковой, но не последней ли? Каждый раз у меня во время этих ранних проходов к морю щемит сердце: «Я встретил с легким изумленьем нежданной старости зарю…» На пляже пусто, прибрано, голубые мешки для мусора, развешанные через каждые сто метров, как флаги бьются на ветру. У такого мешка (чтоб было видно издалека) я обычно раскладываю свою подстилку, открываю детектив, греюсь, а через полчаса — в море. Уже никто не купается. Для них, избалованных, 20 градусов — уже холодно, купаемся обычно мы с Вадиком и какие-нибудь шведы или финны. Но на море — настоящий «бой бабочек», разноцветные стайки маленьких парусов — planches voiles кружатся, падают в воду, снова выныривают, весь горизонт в этой веселой пляске. Жизнерадостный ритм этого мелькания рассеивает тоску. Обычно к двенадцати Вадик приходит (с кучей газет из киоска), купается, и мы идем обедать. Но сегодня не пришел.

…Так я и знала! Позвонил врачу (спустился, кряхтя и стеная, к автомату в сквере), сказал, что его лекарство, какой-то seprum, не помогает. Тот: «Что-что вы сказали? Я же вам совсем другое выписал! Sepron!» Значит, в аптеке невнимательно прочли рецепт, написанный действительно «курица лапой», дали совсем другое лекарство — от маточных кровотечений! Врач велел немедленно купить минеральной воды и пить по три бутылки в день. «А если можете, и пять!» Сколько раз я Вадику говорила, что он станет жертвой фармакологии с его готовностью заглатывать любое новшество, избегать старых методов. И он еще Лоре нотации читает! Побежала за водой — мы хотя бы знаем теперь, как бороться! И из-за какого-то маленького кашля заварить такую кашу… Зашла по дороге в эту аптеку, хотела поговорить с хозяином (Коэн, конечно), ведь это преступление, он же мог угробить человека. Но аптекарша отреагировала очень равнодушно: «Мы вам заменим лекарство. И дадим бесплатно воду».

…Вечером одна гуляла по старому Антибу. Улочки, где мощение римских времен, такие узкие, что надо раздвигать глицинии, чтобы по ним передвигаться, но в старых стенах окошки светятся, на еле видной двери, в которую, может, еще патриции входили, медная дощечка — «Джаз-клуб». И шум прибоя, он даже машины заглушает, в старой части города ведь берег высокий — бастион, и волны мощные… Площадь Пикассо (в замке Гримальди его музей) освещена, в уголке маленькая антикварная лавка, которую держат старушки Кузьмичевы (те, знаменитые чаевладельцы). Вадик когда-то с ними познакомился, но это было давно, наверное, уже другие хозяева. Купила в рыбной лавке свежую семгу, запеку в духовке, ему надо питаться после своих таблеток. А потом на базаре Шампьонне, который открыт до глубокой ночи, вокруг статуи очаровательного наполеоновского генерала («малоинтересного», как написано в путеводителе), который тут умер от холеры и похоронен на бастионе, купила настоящий нежный итальянский сыр, еще теплый.

…Вадику лучше. Сидит на балконе, ожил, я притащила ему из киоска кучу газет, но он и Рембо разложил, все бьется над «Озарениями», «не идет работа, не идет…». Но на мое предложение пойти на службу в Нотр-Дам де ла Гаруп, церкви, что находится на вершине Гарупского плато, на маленькой обзорной площадке, не согласился. «Иди-иди, а у меня секунды свободной нет. Надо вкалывать!» Пошла одна, не могу нарушать традицию, я каждый свой приезд туда хожу.

Нотр-Дам де ла Гаруп. Богоматерь, покровительница моряков, около нее и знаменитый, самый мощный на побережье маяк. К церкви надо подниматься по старинным каменным ступеням, довольно долго — по ней когда-то проходил крестный ход антибцев. Еще с античных времен Антиб — порт, жили в нем семьи моряков, молившиеся за возвращение своих родных, и остатки этой живой веры чувствуются и сейчас: в убранстве церкви, в цветах, которые неизменно лежат у каждой часовенки. Этих часовенок четырнадцать. Вспомнилась незабываемая Via Dolorosa в Иерусалиме с ее четырнадцатью stations — остановками (как же все-таки это по-русски?). Четырнадцать «моментов» крестного пути Христа на Голгофу. Приблизительно через каждые пятьдесят метров каменной лестницы в Антибе — она мало похожа на улицу, хотя и называется rue de la Calvaire, — часовенка с иконой, свечами (иногда горящими), живыми (почти всегда) цветами… А на каждой иконе — свой «момент»: Христа приговаривают к казни. Христос поднимает крест. Христос падает первый раз под тяжестью креста. Вероника вытирает лицо Христа. Христос утешает своих учеников. Христос падает второй раз. Симон помогает Христу нести крест. Христос падает третий раз. Стражники разрывают одежды Христа. Распятие. И последний — уже на верху подъема, у выхода на церковную площадь, — Христос встречает жен-мироносиц. Но последняя часовня так закопчена свечами, что я не уверена в «сюжете». Обзорная площадка перед церковью — самая высокая точка Антибского мыса, с нее — потрясающий вид на городок Жуан-ле-Пэн (где знаменитые джазовые фестивали), жуанские пляжи, в хорошую погоду даже Канны видны. Оправдывается название — весь горизонт в этих особых, кружевных и дрожащих от зноя соснах. Туристы (в октябре их немного, несколько немцев в шортах) толпятся около «La table d’orientation» — на плоском круглом камне выбита карта Антибского мыса, заливы, широты, меридианы… И цитата: «Я не видел ничего в своей жизни более поразительного, чем заходящее солнце в Антибе». (Ги де Мопассан).

Зашла в церковь. Внутри она удивительная, живая. Просто выставка народного творчества. Есть, правда, и реликвии — «севастопольская икона» с русского корабля времен Крымской войны и «воронцовская плащаница», тоже из Севастополя. Может быть, поэтому — русское присутствие — в этой церкви чувствуешь себя как дома, у своих. Но нет, не только благородное умиление древней Богоматери (икона, кажется, XIV века, из Византии) успокаивает, но и общий семейный, домашний ее дух. Много самодельных иконок, фресок местной работы, наивных деревянных статуй — их приносили в дар те, кто верил Гарупской Богоматери. Вмурованные в стены дощечки с благодарностями от спасенных моряков, от их родных. Вышитые коврики, модели кораблей, самодельные лампадки — все ей, покровительнице. И это совсем не «пережитки прошлого» — вон то тут, то там на стенах около аналоя прикреплены детские рисунки с трогательными обетами: «Дорогая Богоматерь, вылечи моего дедушку, я обещаю сама ухаживать за своими животными и каждый день молиться». На рисунке — коровки, котята, солнце. И подпись: Элен. У стены, на маленьком столике школьная тетрадка и ручка на шнурке. Для обетов. На меня так подействовала живая вера местных прихожан, что я тоже решила написать в этой тетрадке обет. Конечно, о Борьке. Долго думала — по-французски или по-русски? Решила по-французски, поэтому, наверное, вышло так выспренно и многословно. И не надо так много обещать. Не справлюсь. Зачеркнуть? Но это глупо, ведь внутренне обет уже дан. Стояла, ломала голову… немцы в шортах в свою очередь подходили к тетрадке, было неловко слишком задерживаться. Так и осталось.