А Караджан стоит над зинданом, слушает такие слова и, ушам своим не веря, Алпамышу так отвечает: — Не на твой рассудок ли упал туман? От тебя ли это слышу, Хакимхан? Ты с каких же пор так полюбил зиндан? Я с каким лицом теперь в Конграт вернусь? Иль слезами я теперь не захлебнусь? Иль не прилетал с твоим посланьем гусь? Что твоей сестре скажу я, Калдыргач? Так ли на тебя, мой друг, я уповал? Или ты тюрёй конгратским не бывал? Или слез о близких ты не проливал? Или никогда с врагом не воевал? Как я с Калдыргач-аим теперь столкнусь? Скажет: «Караджан обманщик, мол, и трус!» Или вызволить тебя я не берусь? Иль от верной службы другу отрекусь? Или я услугой друга укорю? Иль, спасая друга, мыслями хитрю? С Алпамышем ли об этом говорю? Уж не сам ли ты, мой друг, со мной хитришь? Или храбрый лев пугливым стал, как мышь? Или полюбил неволю Алпамыш? Дожидаться мне доколе, Алпамыш? Если я, придя, застал тебя живым. Неужель тебя покину, друг Хаким? Мне теперь в Конграт прийти с лицом каким? Вижу я — в зиндане приобрел ты спесь, — Чванству и упрямству разве место здесь?! Обвяжись арканом — и на волю лезь! Не из-за тебя ль я исстрадался весь!.. Алпамыш в свою очередь так на слова Караджана отвечает: — На вершины гор высоких пал туман. Вряд ли суждено покинуть мне зиндан: Что, коль разорвется снова твой аркан? Упаду — могу разбиться, Караджан! Если разобьюсь я насмерть — не беда, — Но калекой стать могу я навсегда! Кровью плачу я, свой проклиная век! За меня не должен ты терпеть стыда. Смерть батыру лучше, чем судьба калек. Если я такой несчастный человек, То не во спасенье будет мне побег… Скажешь, Караджан, что умер Хакимбек. Жаль, что не в бою погибель я найду! Говорю тебе, не стой ты на виду: Мне-то все равно — в зиндане иль в гробу, — Ты, мой друг, свою не искушай судьбу. Холм высок, — посмотрит страж-калмык в трубу, — Сквозь трубу тебя увидит за ягач… Торопись, покуда не пришел палач… Если вся родня моя поднимет плач: Мать, отец, жена, мой сын и Калдыргач, Скажешь, что меня в живых ты не застал. Сына моего ты, как меня, люби. А теперь спеши — себя не погуби. Выслушал Караджан Алпамыша — опечалился, задумался, тельпак свой с головы снял и, с тель-паком советуясь, такие слова сказал: — Друга вызволить как Караджан алкал! Не в четыре ль глаза он зиндан искал? Если б хоть в живых я друга не застал! — Жив мой друг, а сам уйти не пожелал! Уношу на сердце вечной муки знак… Где ты, мой скакун, мой резвый тобучак?.. Ты какой совет подашь мне, мой тельпак? Сине-зелен был чапан мой, пышен был. Тот, кого искал я, Алпамышем был. Ведь обезоружен я и спешен был, — Все мое оружье — аркан да кулак… Тут стоять, пойти ли, — дай совет, тельпак! Над моей башкой нависла туча бед. Попадусь, на тот меня отправят свет. Никакого больше мне терпенья нет. Я один, — хоть ты, тельпак мой, дай совет!.. Долго Караджан в раздумии стоял, — Все от тельпака совета ожидал. А тельпак ему какой совет бы дал? Хоть и был треух, а безъязыким был, Шапочник его без разума создал. Бедный Караджан стоял и все гадал. Вдруг он клич тревоги дальней услыхал: То один калмык дозорный увидал, Как он свой тельпак все вниз и вверх кидал… Больше Караджан раздумывать не стал, — С другом разлучаясь, горько зарыдал. Алпамыш ему благословенье дал. Низко нахлобучил Караджан тельпак: — Ты, оказывается, болван, тельпак!..— Хоть и пешим был, а сам, как тобучак, Резво в путь пустился Караджан-бедняк, — Родину свою опять он покидал. — Жить здесь не имею права! — говорит, — — Дружбе отдал честь и славу, — говорит, — — Злому року стал забавой! — говорит… — — Пропаду на Алатау! — говорит. Через сколько горных он прошел дорог, Сколько он степных преодолел дорог, — Возвратился к месту через долгий срок, В горный край безлюдный сокол-одинец. Калдыргач к нему явилась, наконец. Поведал ей Караджан все, что про Алпамыша поведать мог, погоревали они вместе над судьбой его, — сказал Караджан так на прощанье Калдыргач-аим: — Что ж делать, если сам заупрямился он не во-время! Может быть, еще и выберется оттуда как-нибудь. Только ты никому, ни родным, ни другу близкому, никому не говори, что ходил я туда и Алпамыша видел. Пусть думают, что погиб он… Проводил Караджан бедняжку Калдыргач — и стали оии все жить, как и жили без Алпамыша, — в скорби и в унижении… А бек Алпамыш между тем в зиндане оставался… Был в калмыцкой стране в столице Тайча-хана базар один, Янги-базаром назывался. Поручил Тайча управление Янги-базаром дочери своей — Тавке-аим. Вызвала Ай-Тавка сорок своих девушек и такое слово им сказала: — Вам, мои подружки, от меня наказ: Сметливей, проворней быть прошу я вас. Как известно вам, базарный день у нас: Красным должен быть цвет ваших шаровар, Красные жезлы [35] я вам вручу сейчас, — С ними отправляйтесь на Янги-базар. Торга должен скоро наступить разгар. У купцов проверьте всякий их товар, — Что на счет, на вес, на меру, на харвар, Их весы, их гири, их аршины все: В алчности всегда они повинны все. Сколько бы им строгих ни грозило кар, Любят незаконный наживать барыш. У кого — рундук, а у кого — амбар, Медник иль чувячник, бочар иль гончар; Посетить и скотский вы должны базар — Знать, почем овца, почем баран-кочкар; Ткани осмотреть, и кожи, и ковры… Помните, что очень торгаши хитры, — Все на плутовские барыши хитры!.. Это наставленье девушкам своим Шахская сказала дочь, Тавка-аим. Девушки в чиновный оделись наряд: — Мы Янги-базар проверим, — говорят, — Все осмотрим, взвесим, смерим! — говорят. вернуться Жезлы — эмблема официального положения ханского чиновника, в соответствии с поручением, которое Ай-Тавка дает своим девушкам. |
