Выслушали его слова амальдары — и послали одного слугу к Барчин-аим. (Вышла Ай-Барчин из женской половины дома, видит — человек незнакомый ее дожидается.
— Подойди поближе, красавица, — сказал ей караван-баши. — Караванщики мы, купцы, — через страну калмыков проходили, отца твоего видели. Письмо тебе передать он поручил, — прочитаешь — сама все узнаешь…
Отдал караван-баши письмо Ай-Барчин, а сам отправился по торговым своим делам. Барчин письмо приняла, вернулась в женские покои, прочла письмо, — заплакала горько.
В это время Алпамыш в дверях показался, видит он — стоит его Барчин, плачет, письмо какое-то в руке держит. Опечалился он, спрашивает:
— Что случилось?
Сунула ему Барчин письмо в руку, — прочел Алпамыш, тоже сильно сердцем сокрушился, — стал утешать жену свою:
— Не плачь, — говорит, — не огорчайся так, — сяду я на коня, поеду опять в калмыцкую страну, — покажу им, чего не видели они, — отца твоего Байсары на родину привезу, встретишься ты с отцом своим, — радоваться, смеяться станешь. Так оно и лучше, может быть, выходит: прежде отец твой, дядя мой, сверх меры свою гордость выказывал, — теперь, в таком униженном положении очутившись, сговорчивей будет, сам захочет вернуться на родину.
Успокоив Барчин, отправился Алпамыш к отцу своему — испросить у него разрешения на отъезд, — и такое слово сказал он старому Байбури.
— Слово я скажу, отец, прости меня, —
В ту страну-чужбину отпусти меня.
Слову моему сочувственно внемли:
Караванщики пришли из той земли —
Весть худую нам о дяде принесли.
Дядя калмыками очень угнетен, —
Хочешь знать, всего скота лишился он!
Если хочешь знать, то при своем скоте
Старшим чабаном служить он принужден!
Брат твой Байсары, мой дядя и мой тесть,
С караваном нам прислал такую весть.
Большее глумленье где на свете есть?
У кого, скажи, на то терпенье есть?
Можно ль калмыкам простить такой грабеж?
Если хочешь знать, мне больше невтерпеж!
Если мы смолчим, то где же наша честь?
Думаю, желанье ты мое поймешь.
Вот, отец, к чему свою клоню я речь:
Сев на Байчибара, взяв алмазный меч,
Калмыков на муки я хочу обречь,
Шаху Тайча-хану голову отсечь,
От злокозней их Конграт наш уберечь,
Дядю из ловушки вражеской извлечь.
Вспыхнул боевой огонь в моей крови,
Знаю, полон ты ко мне, отец, любви, —
Сам перед собой душою не криви, —
Отпусти меня в поход, благослови!
За родного брата ведь и ты скорбишь,
Лучше ты свою гордыню усмиришь,
Чем Байсун-Конграт пред миром посрамишь!
Говорит покорный сын твой Алпамыш.
Выслушав Алпамыша, бий Байбури сказал сыну своему такие слова:
— Светоч мой, теперь внемли усердно мне:
Плохо ль ты живешь в родной большой стране?
Подвиги большие совершив тогда,
Ты уже бывал и в той чужой стране.
Дальше будь теперь от вражьего гнезда.
Знай, соизволенья на поход не дам:
Много мук претерпишь и погибнешь там.
Потакать не стану озорным мечтам.
Дядю хочешь ты спасти из западни, —
Мы тут без тебя что сделаем одни?
Всем в конце концов отсчитаны их дни:
Может быть, мой брат, твой дядя, там умрет, —
Не умрет — так сам вернется в свой народ.
Для чего ж тебе погибнуть не в черед?
Милостив к моим преклонным будь годам.
Хоть бы ты могучим был, как сам Рустам,
Знай, что разрешенья на поход не дам!
На это слово Алпамыш своему отцу так ответил:
— Посуди, отец, не ехать как могу?
Младший брат твой должен жертвой стать врагу?
По таким делам не ехать как могу?
Белый свой шишак надену броневой,
В золотой своей кольчуге боевой,
Вытянув из ножен меч алмазный свой,
Я всю силу рук батырских напрягу,
Брошусь на врага — не сдобровать врагу!
Разъяренным я верблюдом зареву,
Гневом загорясь, подобен стану льву,
С тигра грозного я голову сорву!
Ты меня негодным сыном не считай,
Преданность мою чем хочешь испытай,
Только моего пути не преграждай, —
Слову своему я господин, отец!
За меня бояться нет причин, отец!
С калмыками справлюсь и один, отец!
Моего пути, прошу, не преграждай, —
Отпусти меня, мой господин-отец!
Отвернувшись от сына, улегся Байбури — и так сказал ему:
— Покуда я жив, не отпущу тебя. Нужна была тебе дочь Байсары, — поехал ты в калмыцкий край — привез ее, сделал женой своей. А самого Байсары, брата моего, привезешь — куда посадишь: на голову, что ли?
Вернулся огорченный Алпамыш к Барчин, рассказал ей, что отец его ни за что отпустить не хочет. Расстроилась еще больше Барчин-ай, успокоиться не может, — так говорит Алпамышу:
— Пословица есть: «Султан свою кость в обиду не даст…» А мой отец при твоей жизни — в такой обиде у калмыков! Э, Хакимджан, как видно, не любишь ты меня.
— Что же делать мне? Лишаюсь я ума!
Не поедешь ты, поеду я сама.
Пусть остатка жизни буду лишена, —
Слава шахская мне больше не нужна!
Своего отца проведать я должна.
Как ни далека калмыцкая страна,
По-мужски одевшись, вооружена,
На любом коне отправлюсь я одна, —
Пред отцом своим не буду я грешна!
Знай, мне все на свете опостыло вдруг,
Так я, бедненькая, загрустила вдруг.
Отпусти меня, высокий хан-супруг, —
Если ты не едешь, ехать я должна!..
Еще больше опечалясь, задумался Алпамыш: как быть ему?.. Родственник был у него, по имени Бектемир. Бектемир был беком конгратского колена тартувли, а сам Алпамыш был беком колена канджигали. Решил Алпамыш за советом к Бектемиру пойти. Пришел он к нему, — рассказал осе дело, — говорит:
— Сколько ни просил я отца, разрешения не дает, а жена моя, красавица, беспокоится очень, — сама, говорит, поедет. Что делать, не знаю, терпенья моего не стало. Как бы то ни было, сидеть нам сложа руки никак нельзя, надо в калмыцкую страну отправляться. Каков твой совет будет?..
Посовещались они между собой, — решили тайком от Байбури в поход итти. Присоединились к ним еще сорок джигитов. Поужинали они, в дорогу снарядились, коней оседлали, вооружились. Когда уже весь народ спал крепко, стали они выезжать потихоньку.
