19 июня наркомат обороны отдает приказ о рассредоточении авиации и маскировке полевых аэродромов.

В это же время отдается распоряжение о выдвижении окружных штабов на специально оборудованные командные пункты.

21 июня политбюро решает вопрос о назначении командующих фронтами, и в тот же день вечером наркомат обороны отдает Директиву № 1 о рассредоточении авиации, занятии огневых точек приграничных укрепрайонов и т. д.

Документы показывают, что советское руководство ожидало войну в конце июня или начале июля 1941 года и в своих расчетах ошиблось совсем не намного.

Как показывают исследования М. Мельтюхова, в результате частичной мобилизации и переброски войск из тыловых округов советское командование сумело сосредоточить у западной границы силы, сопоставимые с армией вторжения[153].

Как мы видим, за немцами остается лишь незначительное преимущество в личном составе.

Таким образом, опубликованные в настоящее время документы позволяют утверждать, что нападение Германии не было для советского военного и политического руководства неожиданным, его ожидали, к нему готовились. Мы не беремся оценить качество этой подготовки, адекватность и продуманность принятых решений, но сам факт их принятия не позволяет нам говорить о «внезапности» войны для высшего руководства СССР.

И начало войны не вызывает у советского руководства паники или рассеянности. В войска оперативно направляются Директивы № 2 и № 3, явно вытекающие из предвоенных планов, для координации действий войск и помощи командующим фронтами в войска выехали представители Верховного Командования — Г. К. Жуков, Г. И. Кулик, К. А. Мерецков, первые сводки с фронтов обнадеживали, но… Но вскоре ситуация резко ухудшилась, и одной из причин этого стала начавшаяся в войсках паника.

Как мы уже упоминали выше, в советской историографии это явление практически не рассматривалось. Только иногда упоминалось: «да, была паника, но…», после чего следовал рассказ о мужестве тех, кто панике не поддался. Лишь отдельные упоминания в мемуарах да опубликованные в наши дни документы донесли до нас описание страшной трагедии.

Из мемуаров Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского:

«Наблюдались случаи, когда даже целые части, попавшие под внезапный фланговый удар небольшой группы вражеских танков и авиации, подвергались панике… Боязнь окружения и страх перед воображаемыми парашютными десантами противника в течение длительного времени были настоящим бичом. И только там, где были крепкие кадры командного и политического состава, люди в любой обстановке дрались уверенно, оказывая врагу организованный отпор.

Как пример приведу случай, имевший место на участке, занимаемом корпусом. На КП корпуса днем был доставлен генерал без оружия, в растерзанном кителе, измученный и выбившийся из сил, который рассказал, что, следуя по заданию штаба фронта в штаб 5-й армии для выяснения обстановки, увидел западнее Ровно стремглав мчавшиеся на восток одна за другой автомашины с нашими бойцами. Словом, генерал уловил панику и, чтобы узнать причину, породившую ее, решил задержать одну из машин. В конце концов это ему удалось. В машине оказалось до 20 человек. Вместо ответов на вопросы, куда они бегут и какой они части, генерала втащили в кузов и хором стали допрашивать. Затем, не долго думая, объявили переодетым диверсантом, отобрали документы и оружие и тут же вынесли смертный приговор. Изловчившись, генерал выпрыгнул на ходу, скатился с дороги в густую рожь. Лесом добрался до нашего КП.

Случаи обстрела лиц, пытавшихся задержать паникеров, имели место и на других участках. Бегущие с фронта поступали так, видимо, из боязни, чтобы их не вернули обратно. Сами же они объясняли свое поведение различными причинами: их части погибли и они остались одни; вырвавшись из окружения, были атакованы высадившимися в тылу парашютистами; не доезжая до части, были обстреляны в лесу „кукушками“, и тому подобное.

Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20-й тд. В память врезались слова его посмертной записки. „Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, — извещалось в ней, — вынудило меня к самоубийству“.

Случаи малодушия и неустойчивости принимали различные формы. То, что они приобрели не единичный характер, беспокоило командный и политический состав, партийные и комсомольские организации, вынуждало принимать экстренные меры для предотвращения этих явлений»[154].

Из мемуаров генерал-лейтенанта Попеля:

«Когда до Яворова оставалось километров пятнадцать-двадцать, в узком проходе между разбитыми грузовиками и перевернутыми повозками моя „эмка“ нос в нос столкнулась со штабной машиной. Разминуться невозможно. Я вышел на дорогу. За встречным автомобилем тракторы тащили гаубицы.

Меня заинтересовало — что за часть, куда следует. Из машины выскочили майор со старательно закрученными гусарскими усами и маленький круглый капитан. Представились: командир полка, начальник штаба.

— Какая задача?

Майор замялся:

— Спасаем матчасть…

— То есть как — спасаете? Приказ такой получили?

— Нам приказ получать не от кого — штаб корпуса в Яворове остался, а там уже фашисты. Вот и решили спасти технику. У старой границы пригодится…

Второй раз за какие-нибудь час-полтора я слышал о старой границе. Мысль о ней, как о рубеже, до которого можно отступать, а там уж дать бой, накрепко засела в мозгах многих красноармейцев и командиров. Такая мысль примиряла с отступлением от новой государственной границы. Об этом — заметил я у себя в блокноте — надо будет при первой же возможности предупредить политработников.

Что до гаубичного полка, то мне стало ясно: артиллеристы самовольно бросили огневые позиции. Я приказал остановиться, связаться с ближайшим штабом стрелковой части и развернуть орудия на север.

Усатый майор не спешил выполнять приказ. Пришлось пригрозить:

— Если попытаетесь опять „спасать матчасть“, — пойдете под суд»[155].

Из протокола допроса бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова:

«…были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажима на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров и разбежались…»[156].

Из мемуаров генерала армии А. В. Горбатова: «В тот период войны, особенно в первый месяц, часто можно было слышать: „Нас обошли“, „Мы окружены“, „В нашем тылу выброшены парашютисты“ и т. п. Не только солдаты, но и необстрелянные командиры были излишне восприимчивы к таким фактам, обычным в ходе современной войны; многие были склонны верить преувеличенным, а зачастую и просто нелепым слухам.

Не доехав километра три до переднего края обороны, я увидел общий беспорядочный отход по шоссе трехтысячного полка. В гуще солдат шли растерянные командиры различных рангов. На поле изредка рвались снаряды противника, не причиняя вреда. Сойдя с машины, я громко закричал: „Стой, стой, стой!“ — и после того, как все остановились, скомандовал: „Всем повернуться кругом“. Повернув людей лицом к противнику, я подал команду: „Ложись!“ После этого приказал командирам подойти ко мне. Стал выяснять причину отхода. Одни отвечали, что получили команду, переданную по цепи, другие отвечали: „Видим, что все отходят, начали отходить и мы“. Из группы лежащих недалеко солдат раздался голос: „Смотрите, какой огонь открыли немцы, а наша артиллерия молчит“. Другие поддержали это замечание.