– Вынуждена признать, – вздохнула Адельхайда, прижав пальцы к вискам, и, закрыв глаза, размеренно, глубоко вдохнула. – Жаль, что нельзя возвратиться в прошлое – хотя б наблюдателем, пусть ничего и не изменяя, лишь заново услышав все то, что было нам сказано за эти вечера. Быть может, впрямь на какие‑то слова мы взглянули бы иначе…

– Разболелась голова? – с преувеличенным состраданием поинтересовался Курт, и она улыбнулась, приоткрыв глаза:

– Думаю, ответ «да» и в моем исполнении тоже прозвучит не особенно убедительно.

***

Он покинул спальню на втором этаже за час до рассвета, проскользнув по коридорам в свою комнату и рухнув на постель, не раздеваясь; в сон клонило уже давно, но обыкновение не засыпать в присутствии постороннего Курт нарушил лишь однажды – в домике Нессель, единственно по недостатку сил и по причине отсутствия выбора. Проснулся он поздно утром, когда привычные уже подвывания рога созывали к завтраку; в залу он вошел, когда все уже сидели за столом, включая Адельхайду, цветущую и бодрую, словно вся ночь проведена ею была в блаженном сне.

Фогт и фон Эбенхольц с семьей уже покинули замок, торопясь возвратиться домой к середине пятничного дня; фон Хайне, по‑прежнему хмурый, сидел на своем прежнем месте, и стриг, подозрительно посвежевший, уже рассказывал что‑то фон Лауфенбергу. Граф слушал его неохотно, понуро глядя в стол перед собою, и, подперев рукой голову, апатично отправлял в рот кусок за куском всевозможную снедь.

– Вы неважно выглядите, – заметил Курт, когда отзвучали разрозненные приветствия, и тот поморщился:

– И чувствую себя так же… На мне будто всю ночь черти пахали; голова кружится, сушь во рту и голод просто зверский.

– В вашем возрасте надо быть осторожней с застольями, – дружелюбно посоветовал фон Вегерхоф, с увлеченным интересом рассматривая ногти. – Раньше ложиться, не переутомляться.

– Я еще попирую на твоих похоронах, – огрызнулся фон Лауфенберг. – И выпью по числу собственных лет, и просижу до девятого дня поминок. Молодежь совсем обнаглела…

– Я лишь пытаюсь проявить дружескую заботу, – возразил стриг, едва заметно поведя уголками губ. – На вас просто страшно смотреть; в лице ни кровинки.

– Que c'est abomination[655], – сквозь любезную улыбку проговорил Курт негромко. – Dans l’enfance toi n’apprendont pas que il est intredit de jouer avec le manger?[656]

– Мêle‑toi de tes affaires[657], – с такой же приветливой миной коротко отозвался фон Вегерхоф, не поднимая глаз, и Адельхайда оборвала едва слышно в тон им обоим:

– Еn voilà assez! Qu'est‑ce qui vous prend?[658]

– Я уже должен быть дома, – с тоскливым раздражением пробормотал фон Лауфенберг, не обратив, кажется, на них внимания. – И был бы, если б не проспал…

– Наверняка съели что‑то не то, – не удержался Курт и умолк, наткнувшись на укоризненный взгляд Адельхайды и насмешливый – стрига.

– Лутгольд, свинтус… – продолжал граф, не поднимая головы от подпирающего ее кулака. – Уже испарился. Обещал, что поедем вместе.

– У него дела, – оправдывающе возразила Адельхайда. – Пасхальные празднества на исходе, и заботы ждут…

– Безделье его ждет, – оборвал фон Лауфенберг. – Я еще понимаю наместника – тому есть куда спешить; но Лутгольд… Хотя, майстер инквизитор, – с принужденной глумливостью заметил фон Лауфенберг, – я бы на вашем месте обратил внимание на один факт. Капеллан в его замке отдал Богу душу, а фон Люфтенхаймер не остался здесь и не направился в Ульм в одну из церквей – нет, он поехал домой. То ли потакание прихотям дочери для него важнее церковных таинств, то ли это явные признаки уныния и зарождающегося неверия.

– Приму во внимание, – отозвался Курт с усмешкой и тяжело выдохнул, встряхнув головой: – Что‑то и я себя чувствую не лучшим образом. Откровенно говоря, эти замковые горницы ввергают меня в бессонницу…

– Горницы или горничные? – уточнил фон Лауфенберг с вялой ухмылкой, и он укоризненно качнул головой:

– Не надейтесь, граф, даже в таком состоянии я не спутаю вас с замковым капелланом; развлекательных историй не будет. Лучше я выйду на галерею, с вашего позволения, и вдохну воздуха.

– Замковые трапезные залы вам тоже не по душе, майстер инквизитор?

– Как и замковые стены вообще, – согласился Курт дружелюбно; поднявшись, неспешно вышагал на крытый балкон и отступил в сторону, остановясь у перил и глядя на пустующий сегодня двор между садом и главной башней.

– Я бы сказала, что это неприлично, – заметил голос Адельхайды спустя две минуты, и он обернулся, поприветствовав ее короткой улыбкой, – однако это просто больно. Для чего было меня колотить?

– Просто толкнул, – возразил Курт, и та поморщилась, уточнив:

– Ногой. Теперь бы не было синяка…

– Больше не буду, – пообещал он и, бросив взгляд вокруг, привлек ее к себе, отступив к стене галереи и долго поцеловав в губы; Адельхайда нахмурилась, отклонившись назад, хотя и не попытавшись высвободиться:

– И что это означает?

– Прикрываю тылы, – пояснил Курт с подчеркнутой серьезностью. – Надеюсь на то, что после этого ты размякнешь и, критикуя возникшую у меня версию, не станешь хотя бы высмеивать.

– Как это недостойно, – с упреком заметила Адельхайда. – Пользоваться моей слабостью…

– Laisse[659], нельзя воспользоваться тем, чего нет, – возразил фон Вегерхоф, явившись снова беззвучно, будто призрак, и остановился в шаге, глядя на них вопросительно и насмешливо: – Твои немые сигналы призывали меня выйти сюда, дабы быть свидетелем… je demande pardon – чего?

Курт смятенно опустил глаза и руки, неловко кашлянув, и Адельхайда отступила назад, расправляя платье.

– Не думала, что ты сумеешь выйти так скоро.

– Нечего уметь, – передернул плечами стриг. – Моя необъявленная суженая уединилась на балконе с юным покорителем сердец местного цветника; я просто встал и вышел следом. Никто не удивился. Хотя в иное время все сие было бы непростительным нарушением…

– Laisse, как ты сказал, – оборвал его Курт. – Оставь свои игры. Разговор нешуточный.

– И безотлагательный, как я вижу, – посерьезнел фон Вегерхоф, – уж коли нельзя было дождаться, пока разойдутся все. Что вдруг?

– Во‑первых, я хочу высказать тебе версию, которую уже высказал Адельхайде: предполагаю, что наш подозреваемый – слуга. Не соучастник, не идейный союзник или подкупленный продажный сукин сын, не тайный малефик; слуга. Поэтому мы все эти вечера искали не то, что нужно. По‑твоему, имеет эта теория право на жизнь?

– И немалое, – кивнул фон Вегерхоф, на мгновение задумавшись. – Это бы многое объяснило. Но для чего ты вытащил нас сюда из‑за стола?

– Я… предполагаю, кто наш подозреваемый, – пытаясь придать себе большей уверенности, ответил он, и стриг вскинул брови:

– В самом деле? Что навело тебя на твою мысль столь внезапно?

– Не что. Кто. Фон Лауфенберг.

– Это не он, – с некоторой заминкой возразил стриг. – Я бы… понял, если твоя версия слуги имеет смысл.

– Да и без того – не он; слишком неосторожным было бы такое поведение с его стороны…

– Я знаю, – оборвал Адельхайду он, слыша, что выходит излишне резко, и попытался сбавить тон. – Я знаю, – повторил Курт, – и имел в виду не это. Его слова о ландсфогте – вот что мня зацепило.

– Эберхарт?.. – переспросила она настороженно. – Я бы сказала «не может быть», если б не богатый опыт, однако это весьма… неожиданное предположение. Курт, я знала его прежде – еще по Карлштейну; он предан Императору всей душой и телом вплоть до костного мозга.

– Если, повторю слова Александера, моя версия слуги имеет смысл, то все это – не имеет значения… Я изложу детальней, – решительно выдохнул Курт. – После слов графа я вспомнил первый свой день здесь и – слова самого фон Люфтенхаймера. Он поинтересовался ходом моего дознания; и, к слову, им интересовался лишь он один. Да, понимаю, фогту полагается испытывать интерес к подобным вещам, и тогда меня это не насторожило, и теперь заинтересовало не это; нет. Помните ли, он сказал – «я слышал, что стриг ушел из Ульма»?.. Он не мог этого слышать. Просто было неоткуда. О том, что Арвид покинул город, знает городская стража – и только. Слухи? Да, слухи о том были и есть, однако фогт не показался мне глупцом, и я наверняка прав – он не поднялся бы и не приблизился к Императору, не занял бы такой пост, будь он неумен. И навряд ли он стал бы повторять сплетни. Или – сказал бы «ходит слух, что…».