Придут другие, а он в ловушке на этой лестнице, именно так, как и предвидели строители этих укреплений. Тарн потянулся вверх, зацепился пальцами за трещину между двумя каменными блоками и, опираясь краями подошв, сделал два широких шага вверх по стене. Потом он перескочил через парапет и оказался на основных укреплениях, приземлившись позади лучников, которые собирались ринуться на него вниз по лестнице. Убийца охватил рукой шею ближайшего воина и сломал ему позвоночник у самого черепа — этот прием он выучил в детстве, и теперь для него это было практически рефлекторное действие. Другой даже не заметил, что кто-то стоит позади, пока Тарн не схватил лук убитого, немного стрел и выпустил три из них в лучников. Стреляя, он быстро считал. Шесть — нет, девять осталось. Две стрелы попали в цель. Семь.

Он оглянулся. Позади, на расстоянии краткой пробежки, возвышалась причудливо украшенная башня, ребристая колонна, увенчанная острыми зубцами, словно короной, и высоким тонким шпилем. В башню вела солидная дверь, покрытая рунами. Она могла быть открыта, могла быть закрыта, но других вариантов не было, кроме как прорываться сквозь лучников или прыгать со стены.

В него полетели стрелы, выпущенные более решительными лучниками. Они что-то голосили на незнакомом языке, но Тарн понимал, о чем идет речь — «кретины, он позади нас, убейте его побыстрее».

Если бы Тарн начал пятиться, то даже если бы каждый его выстрел убивал по человеку, отряд бы утыкал его стрелами еще до того, как уполовиниться. Он хорошо владел луком, но лучше — голыми руками. Он бросился на них.

Лук был тонкий, но крепкий, изготовленный из какого-то матового черного вещества. Место, за которое надо было его держать, было позолочено, как и концы лука, сужавшиеся до тонкого острия. Тарн пробежал несколько шагов, вогнал острый конец в живот одного лучника и позволил своему телу по инерции пронестись дальше, к остальной шестерке, и сбить их с ног. Чья-то шальная стрела взмыла высоко в воздух.

Тарн пошарил вокруг и нашел короткий меч в ножнах, прицепленных к поясу лучника. Рывком он высвободил оружие и позволил своему телу совершать привычные движения, отточенные бесчисленными тренировочными поединками и свалками на поле боя. Он хлестал и парировал клинком, вонзил его под челюсть одному врагу, высвободил меч и отрубил другому руку.

Четыре.

Рукоять, увенчанная золотым шаром, пробила висок, а клинок проткнул бедро.

Три.

Бой закончился. Трое на одного практически означало победу: легионеры были хорошо натренированы и, что может быть важнее, были полностью преданы своему делу, но Тарн уже сто раз атаковал более многочисленных врагов и побеждал. Раньше, когда он работал на Грика, убийца прославился тем, что шел на риск, на задания, для выполнения которых надо было не просто перерезать людям глотки, пока они спят, и был всегда готов доказать, что он может драться с кем угодно, на любых условиях, и победить.

Три человека? Три мертвеца, насколько мог сказать Тарн. И они стали мертвецами еще до того, как эта мысль успела покинуть его разум.

Теплая липкая кровь в волосах вызывала знакомое, почти уютное ощущение, как и ладони, онемевшие от ударов клинка, натыкающегося на кость. Руки и ноги ныли, и они будут гореть, как в аду, на следующее утро, но пока что это говорило лишь о силе и скорости, которые позволили ему убивать, не дав жертвам издать ни звука.

После целой жизни, проведенной в убийствах, это занятие должно было стать скучной рутиной, но для Тарна в целом свете не было иного дела, которым бы стоило заниматься.

Стоны умирающих лучников привлекли чужое внимание. Он услышал голоса и звон копий на бастионах и даже заметил, как ствол одной из инфернальных пушек поворачивается к нему, готовый в упор стрелять по укреплениям, если враги пробрались на стену в большом количестве.

Значит, башня.

Тарн сбежал вниз со стены, поднялся по ступеням. Дверь была сделана из тяжелой древесины, почерневшей от времени и покрытой рунами. Глаза отказывались фокусироваться на них, как будто какая-то его часть боялась их увидеть. По дереву извивались размытые силуэты.

Тарн понял, что потерял драгоценные мгновения, таращась на дверь.

Он толкнул ее. Она распахнулась. Убийца бросился внутрь, выставив перед собой меч, готовый сразиться с отрядом мстительных легионеров.

Комната внутри была освещена четырьмя жаровнями, испускающими темно-красный болезненный свет. Повсюду вырезаны все те же странные, обжигающие глаза руны — на стенах, потолке и на полу, где узоры концентрическими кругами окружали единственный закрученный символ, изображающий свернутую змею.

В комнате было слишком много стен. Тарн не мог сосчитать их.

Дверь позади захлопнулась сама по себе. Других выходов видно не было.

Тарн не паниковал. Раньше он бывал в ситуациях, которые, фактически, были безнадежны. Как-то элитные стражи племени Змеи окружили его банду на какой-то одинокой горе, и он выполз из образовавшейся после стычки кучи трупов — раненым, но живым. Он с боем пробился сквозь длинный дом врагов Грика и попал в засаду лучников, которые осыпали его горящими стрелами, но отчаянно бросился на ближайшего врага и вышел из дома живым. Он даже решил помочь убить самого Грика, и не только остался жив, но увидел Грика мертвым и к тому же прикончил немало своих соплеменников.

Нет, это была не паника. У Тарна были большие возможности — выйти обратно на стену и умереть или остаться здесь и умереть. Это было жуткое место, которое по непонятным причинам вызывало у него отвращение, но у него была дверь, достаточно широкая, чтобы вместить двух человек, и, по крайней мере, он мог убить свою долю врагов, прежде чем они прорвутся и одолеют его числом. Не такой уж и плохой способ уйти, и к тому же многие сукины дети будут долго, очень долго помнить Тарна. Сколько людей проникло на стены леди Харибдии и пролило кровь их защитников голыми руками? Немного. Может быть, и вовсе никто.

Тарн никогда ни о чем не жалел. Он убил больше людей, чем большинство встречало за свою жизнь. Он никогда не растрачивал свою жизнь на служение тому, кого он скорее бы убил, чем подчинился ему. Он никогда не проигрывал в честном бою. Хороших дней для смерти не существовало, но этот был лучше, чем большая часть других.

Заложить дверь было нечем. Но когда он услышал легионеров, поднимающихся по ступеням, дверь не распахнулась. Что-то тяжелое ударило в твердое дерево, и дверь выгнулась — они пытались ее выбить. Она закрылась? Тарн не видел на ней ни замка, ни засова.

Наверное, магия. Тарн не обращал внимания и выжидал, прижавшись спиной к стене возле двери, у самого ее края. Еще один удар, дверь снова прогнулась и треснула. Руны скорчились, будто от боли, и потекли по древесине подобно каплям воды.

Наконец дверь лопнула, и в комнату ворвался окованный бронзой наконечник ручного тарана, рассчитанного на четырых человек. Прежде чем его успели вытащить, сквозь дыру мелькнул клинок Тарна и глубоко вонзился в горло одного из легионеров. Он услышал крик боли и гнева. Двое попытались пробраться в комнату, но Тарн врезал одному из них ногой в бок головы, а второму вогнал в шею набалдашник на рукояти меча. Он выглянул наружу меж обломков и трупов и увидел на стене примерно две дюжины легионеров, которые выстроились в очередь, чтобы убить лазутчика.

Внутрь полетели стрелы, и Тарн отступил. С ревом легионеры ринулись внутрь, намереваясь заполнить маленькое помещение своими телами и задавить Тарна массой и численностью. Убийца дважды ткнул мечом и почувствовал, как свежая кровь хлынула на его руки и грудь, покрытые старой, уже запекшейся. Три или четыре легионера ворвались в комнату с копьями наперевес. Изгибаясь между острыми наконечниками, Тарн крутанулся и срубил голову одному из них. Потом он прыгнул на врагов, сбил двоих на пол, прижал их коленями и врезал ребром ладони по челюсти следующего за ними.

Тарн снова уколол коротким мечом в правой руке, а левой вытащил из месива убитых копье. Еще больше легионеров побежало на него, выкрикивая слова, которых он не понимал, и бесстрашно хлынуло в дверной проем.