— Мне он нравится, — коротко сказала она и печально улыбнулась.

И не совсем было понятно: местоимение «он» относилось к одежде или подразумевало совсем другое.

Все собрались в большом зале. Кроме графа Тулузского, графа д'Аниора, Эскота де Белькэра и хозяина замка в зале присутствовал Анри. Вид у него был потерянный: взгляд потухший, лицо бледное и отрешённое.

Ребята открыли крышку «Фаэтона». На приборе горела надпись: «Возврат в своё время наступит через 20 минут».

Вельможи приблизились к Ване, Саше и Ане. В руках у них были красивый меч и маленькая шкатулка.

— Мы не знаем, — начал граф Тулузский, — посвящают ли в вашей стране в рыцари, но, по нашему глубокому убеждению, вы, без сомнения, достойны этого звания. Поэтому в знак уважения мы хотим преподнести вам этот меч.

Оболенский и Ветров с достоинством приняли оружие. Меч состоял из двух частей: стального клинка и рукояти с дискообразным набалдашником. На диске был изображён герб Лангедока — равносторонний крест, окружённый двенадцатью золотыми шариками. А на клинке была выгравирована надпись. Ваня внимательно присмотрелся и прочёл её:

«В сражении тот больше всего подвергается опасности, кто больше других одержим страхом».

Ребята поблагодарили вельмож за столь щедрый дар и вложили меч в ножны.

— К сожалению, мы ничего не можем вам подарить в знак признательности и уважения, — проговорил Ваня.

— Это не страшно, — произнёс граф д'Аниор. — Вы оказали нам неоценимую услугу, рискуя жизнью.

Затем хозяин замка обратился к Саше:

— А вы, Александр, оказали нам услугу вдвойне. Спасли жизнь Бертрану Мартену.

Потом хозяин замка Бернард д'Альон открыл маленькую шкатулку, вынул из неё золотое кольцо, украшенное великолепным изумрудом, и протянул его Ане.

— Мы восхищены вашим мужеством и стойкостью, очаровательная гостья, — сказал граф.

Аня искренне поблагодарила вельмож и посмотрела на Анри. Сердце её сжалось от боли. Нет! Она не может расстаться с ним! Это несправедливо! Она бросилась к нему и, уткнувшись в плечо, разрыдалась.

— Не уходи, — шепнул он ей на ухо. И слова эти прозвучали так пронзительно, будто говорило само сердце.

Голос Ивана ворвался словно из другого мира:

— Аня! Пора!

Она вздрогнула.

— Аня! — опять крикнул Оболенский.

Она сняла своё кольцо с жемчугом с пальца и протянула его Анри.

— Это в память обо мне, — тихо сказала она.

Он взял кольцо в руки и поднёс его к губам. Потом снял с пальца свой перстень с рубином и протянул его Ане.

— Ты вернёшься?

Аня взглянула ему в глаза. Его чарующие глаза цвета штормового моря светились безграничной любовью и надеждой.

— Ты вернёшься. — Он нежно сжал её руку, и голос его дрогнул: — Я буду ждать тебя.

— Аня, пора! Времени совсем не осталось! — крикнул Оболенский.

Девушка в последний раз взглянула на рыцаря, сделала неуверенный шаг в сторону друзей, но вдруг остановилась в нерешительности… Мысль, невероятная по своей жестокости, пронзила её сознание: ещё мгновение, и их будут разделять столетия. Никогда, никогда больше она не увидит его. Анри, уловив её порыв, с надеждой протянул к ней руки…

«Фаэтон» отсчитывал последние секунды.

Саша бросился к Ане и, схватив её за руку, потащил к Ивану, безумными глазами смотрящему на экран монитора: осталось три секунды, две, одна…

Ещё мгновение, и всех троих окутал белый туман. Окружающее стало расплываться. Ребята в последний раз взглянули на средневековых вельмож и увидели изумление на их лицах. А ещё через секунду всё исчезло…

В дрожащей дымке реальность приобретала знакомые очертания: куча строительного мусора у полуразрушенной стены дома, пыльный куст акации, наполовину заваленный обломками кирпичей, одинокий тополь с желтеющими осенними листьями. На всё это смотрела сверху яркая луна, делая пейзаж контрастным, да ещё далёкий фонарь светил поверх неровного края забора.

Совсем недавно картина эта показалась бы юным путешественникам во времени удручающей, но сейчас они были счастливы, что оказались здесь. Это был свой мир, привычный, родной и бесконечно любимый. На бетонном строительном блоке лежали в ряд несколько петард, а рядом — мобильный телефон. Часы его высвечивали время — 23:14. Невероятно, но прошло всего четыре минуты!

А сколько за эти четыре минуты прожито… Кто-то сказал, что Время — это великая иллюзия. Нет. Время — это реальность, из которой соткана жизнь. Твоя жизнь.

Последние дни февраля 1244 года оказались самыми тяжёлыми для защитников Монсегюра. Вторая камнемётная машина, поставленная крестоносцами, методично разрушала стены крепости. В них возникали пробоины, отряды крестоносцев время от времени пытались прорваться через них внутрь, но защитники Монсегюра отбивали атаки. Однако силы их были уже на исходе. С каждым днём раненых и убитых становилось всё больше. Несколько раз осаждённые пытались сделать вылазку и поджечь камнемёт, но крестоносцы охраняли свою боевую машину как зеницу ока, и все усилия катаров оказывались тщетными.

Подсчитав в очередной раз потери, владелец Монсегюра старый граф Раймонд де Перелья и начальник гарнизона барон Роже Мирепуа обнаружили, что защитников крепости, способных сражаться, осталось совсем немного. Ещё несколько дней ожесточенных боёв — и защищать Монсегюр станет просто некому. Во избежание бессмысленного кровопролития Перелья и Мирепуа решили капитулировать.

Архиепископ нарбоннский Пётр Амелий выдвинул условия сдачи крепости — Монсегюр следовало передать в руки французской короны и Римской церкви, а также выдать всех катаров на суд инквизиции. Рыцарям, защитникам замка, великодушно было даровано прощение, в том числе и за убийство инквизиторов в Авиньоне, но при условии их покаяния. Вопрос с еретиками оказался намного сложнее.

Они принадлежали к разным сословиям, и поэтому дело каждого из осуждённых надлежало рассматривать в индивидуальном порядке. У победителей уже был готов поимённый список вероотступников. Тем катарам, кто добровольно отречётся от ложной веры, было гарантировано смягчение наказания.

Пётр Амелий дал побеждённым срок на раздумья — две недели. После этого все должны были покинуть крепость.

Никто из катаров не помышлял о бегстве, тем более не собирался отрекаться от веры. Многие рыцари, защищавшие замок, перед капитуляцией пожелали вступить в общину «совершенных», хотя прекрасно понимали, какая участь их ждёт.

Катары предпочли смерть на костре. «Сгорим, но не отречёмся» — таков был их ответ крестоносцам.

16 марта 1244 года женщины и мужчины в чёрных одеяниях вышли из ворот Монсегюра. Всего их было 215 человек — «совершенные», простые верующие и так называемые «принявшие утешение в последний час». Впереди с гордо поднятой головой шёл Бертран Мартен. За ним — жена владельца замка Корба де Перелья и её дочь Эсклармонда. Её несли на руках: она не могла ходить. Следом шли рыцари, знатные вельможи, простые крестьяне — словом, все те, кто принадлежал к Церкви Любви (так катары называли свою общину).

У подножия скалы возле юго-западного склона уже приготовились к казни. Небольшое поле обнесли кольями, внутрь накидали дров и хворост.

Взявшись за руки и распевая гимны, катары вошли за ограждение. Помощники инквизиторов подожгли хворост смоляными факелами. Первый взошёл на костёр Бертран Мартен. За ним — все остальные. Никто не издал ни единого крика.

Это великое безумие потрясло всех наблюдавших казнь. Но для чистых сердцем катаров смерть не была страшна, она явилась избавлением, желанным переходом из низшего мира, полного страстей и жестокости, в мир блаженства и чистой любви.

С этого дня место гибели катаров зовётся «Полем Погибших в Пламени». Прошли века, но люди не забыли о том страшном дне. Сегодня на месте, где был разложен костёр, высится каменная стела с надписью: «Катарам — мученикам — за чистую христианскую любовь».