— Если всё это тебе не приснилось, то логично предположить, что о нападении на Монсегюр говорилось в нашем письме. Только вот я никак в толк не возьму: зачем именно мне нужно было тащиться в замок и предупреждать осаждённых? Языками я не владею, это раз. Во-вторых, мы пока что здесь в плену сидим, а не гуляем на свободе. И потом, кто такой этот Эскот де Белькэр? Каким образом я оказался с ним в одной связке? — Он немного помолчал, а потом задумчиво протянул:

— Да-а… Тут что-то не так. Предполагаю, что в письме было ещё что-то. И очень важное! Иначе зачем мы вмешались в историю?

— Вот именно, — поддакнула Аня. — Зачем Сашке понадобилось рисковать и тащиться в Монсегюр, где на каждом шагу крестоносцы?

— Мне кажется, я понимаю зачем. Но чтобы поняли вы, нужно знать, что произошло дальше.

— Рассказывай.

— Хорошо. Слушайте, — кивнул Иван и продолжил свой рассказ.

Когда крестоносцы осадили Монсегюр, катары, укрывшиеся в крепости — а их было около пятисот человек, — рассчитывали выдержать осаду. Голод и жажда им не грозили. В Монсегюре, как и в любой другой крепости, имелось своё подсобное хозяйство. К тому же при необходимости можно было раздобыть продовольствие в ближайших деревнях. В скалах пролегали тропинки, известные только местным жителям, что давало возможность обойти посты крестоносцев. Для нападавших же сама местность представляла огромное препятствие. Метательные машины были бесполезны при такой высоте скал, а подобраться к Монсегюру ближе, чтобы установить боевую технику у самых стен, не представлялось возможным. Единственная дорога, ведущая к крепости, надёжно защищалась осаждёнными. Для крестоносцев был один выход — отыскать другой путь к замку. Однако никто из местных не хотел помогать французам. Несколько месяцев осаждавшие бессмысленно топтались у подножья горы и уже почти потеряли надежду на победу, но…

Как известно, без «паршивой овцы» не обходится ни одно «стадо». Особенно если этой «овце» предложить приличные деньги. Много денег. И соблазнить заманчивыми обещаниями. Крестоносцам пришлось немало потрудиться, склоняя на свою сторону местных горцев. В конце концов их попытки увенчались успехом.

Двое предателей за внушительное вознаграждение вызвались провести их к южной стороне замка. Французы появились неожиданно. Этот склон охраняли только двое катаров. Расправившись с ними, крестоносцы установили там камнемётную машину. Но камни причиняли крепости не слишком большой ущерб, так как расстояние от боевого орудия до стены было около двухсот метров.

Иван прервался, пояснив:

— Это произошло 7 января, через две недели после прихода в Монсегюр Эскота де Белькэра и тебя, Ветров.

В конце января крестоносцы предприняли попытки завоевать последнее передовое укрепление. Те же горцы должны были незаметно провести французов к другой стороне замка.

В целях особой секретности операцию решили проводить ночью, несмотря на то, что тропа была очень опасной. Немногие местные жители решались ходить по ней даже днём. Несколько рыцарей с отборными пехотинцами, ведомые горцами, под покровом ночи выдвинулись к замку. Наутро, увидев, по каким отвесным скалам и через какие ущелья им пришлось пробираться, крестоносцы не на шутку испугались. Днём они никогда не решились бы на это.

Защитники крепости не ожидали вторжения. Завязался жестокий бой. В результате крестоносцам всё-таки удалось поставить вторую боевую машину. На этот раз от стен крепости их отделяло всего несколько десятков метров. Огромные камни попадали точно в цель и не давали осаждённым покоя ни днём, ни ночью. Крестоносцы, окрылённые неожиданным успехом, попытались захватить замок с помощью штурмовых лестниц, но катары, собрав все силы, отбивали атаки.

— Да, в тяжёлом положении оказались твои друзья, — покачала головой Аня.

— Я хочу добавить ещё вот что, — задумчиво произнёс Иван. — Когда крестоносцы прорвали оборону с южной стороны и поставили первую боевую машину, меня и ещё троих катаров — Амиэля, Хуго и Пуатвейна — вызвал к себе Бертран Мартен. Он сообщил, что скоро Монсегюр падёт. Это было неожиданным заявлением. Камнемётная машина не могла нанести сильных разрушений, и все это знали. К тому же мы надеялись на подмогу, да и сами рассчитывали стоять до конца. Однако Бертран Мартен был почему-то абсолютно уверен, что крестоносцы захватят Монсегюр, хотя на тот момент для этого не было убедительных причин.

— Так-так. — Ветров что-то обдумывал про себя. — Кое-что я начинаю уже понимать. Вань, признайся, это ты всё подстроил, чтобы спасти своего предшественника по прошлой жизни? Он ведь был в Монсегюре и крестоносцы наверняка его убили бы после захвата крепости. Всех катаров, как отъявленных еретиков, ждала смертная казнь на костре. Уверен, что этот Пьер де Брюи не погиб, а сбежал из замка. И всё благодаря нашему предупреждению.

Оболенский изменился в лице и резко ответил:

— Ты, Ветров, рассуждаешь как человек двадцать первого века. Для тебя нет ничего святого, кроме собственной жизни.

Саша на минуту опешил.

— Ну ты, Оболенский, совсем уже… — Не находя подходящего слова, он покрутил пальцем у виска. — Бросаешь в лицо такие обвинения! Что значит «нет ничего святого»?

— А что для тебя святое, за что ты можешь жизнь отдать? — голос Ивана дрогнул, было видно, что он сильно нервничает.

Ветров уставился на Оболенского. Ну и вопрос!

— Всё зависит от обстоятельств, — уклончиво ответил он наконец. — На войне наши деды и прадеды жизнь за Родину отдавали.

— Это наши деды. А ты?

— И я, если понадобится! — взорвался вдруг Ветров. — Не думай, что для меня Родину любить — это значит берёзки целовать. Ты чего на меня волну гонишь?

— А ты чего?! Думаешь, я собираюсь спасать свою шкуру, то есть шкуру Пьера, за счёт риска моих друзей?! Чтоб ты знал — да никто из катаров не предаст свою веру в обмен на жизнь! И Пьер в том числе.

Аня встала между Оболенским и Ветровым.

— Замолчите! Не хватает нам ещё всем перессориться. Саш, оставь выводы на потом. Пусть Ваня расскажет всё до конца.

Замечание было по существу. Саша замолчал, Оболенский немного успокоился и продолжил:

— Бертран Мартен собрал нас не для того, чтобы искать личного спасения. Перед нами стояла намного более важная задача — вынести бесценные реликвии, которые находились в крепости. Нужно было спрятать их в надёжном месте…

— Что это за реликвии? — поинтересовалась Аня.

— Копьё Судьбы и Святой Грааль.

Повисло долгое молчание.

— Ты шутишь? — Саша недоверчиво взглянул на Оболенского.

— Нет, — лаконично ответил Иван.

Ветров снисходительно улыбнулся и назидательно, как неразумному школьнику, стал объяснять:

— Но Грааль — это всего лишь миф, сказка… Да и Копьё Судьбы тоже.

— Возможно, тебе это трудно осознать, но эти вещи существуют.

— И ты видел их?

На Сашином лице отразилась еле заметная саркастическая улыбка.

— Я видел Копьё Судьбы. А Грааль дозволено было видеть только избранным. Это милость — получить право познать его.

Чтобы опять не разгорелся спор, на этот раз из-за Сашиного неверия в силу чудесных артефактов, Аня решила вмешаться:

— А знаете, я читала о Копье Судьбы. Говорят, его очень хотел получить Адольф Гитлер. Он был совершенно уверен, что эта магическая реликвия поможет ему завоевать весь мир. Гитлер был мистик и оккультист, верил во всякие артефакты. Он специально приезжал в Венский музей, где хранился наконечник Копья Судьбы, чтобы посмотреть на него. Затем, когда завоевал Австрию, первым делом забрал Копьё и увёз его в Нюрнберг. И о Граале я слышала много. Только никто точно не знает, как этот предмет выглядит. То ли чаша, то ли камень. Кстати, есть совершенно замечательная опера Рихарда Вагнера «Парсифаль»…

Она замолчала, потому что Саша, находившийся всё это время в глубокой задумчивости и, кажется, не слышавший ничего из её слов, спросил у Оболенского: