С этого момента барометр ее настроения резко переходит от «слегка расстроена» до «очень рассержена». Она решительно снимает телефонную трубку, звонит на ресепшн и требует немедленно принести ей в номер самый сильный клей. Через 15 минут в номер стучится мужчина в униформе строителя. Он протягивает Марине очень яркий тюбик.

– Давай я, – тихо предлагаю я свою помощь обувщика.

– Нет! – она даже не смотрит на меня. – Я сама! – и тут же проливает клей.

Звонок консьержа опоздал на тридцать секунд.

– Предупредите мадам, – слышу я в трубке, – это очень сильный клей. Аккуратнее!

…Такой несчастной, такой беззащитной, такой трогательной я не то, что никогда ее не видел – даже представить себе не мог.

– Да что же это такое, – тихо плакала она, пытаясь разлепить намертво склеенные у основания пальцы.

– Не плачь, мы сейчас что-нибудь придумаем, – я пытаюсь взять ее руки в свои, но она их отнимает. – А завтра, – продолжаю я, пытаясь справиться с этой субстанцией, превратившей ладони Марины в некое подобие перчаток для аквааэробики – с перепонками. Завтра мы пойдем и купим тебе перчатки, как у Аннушки Гагариной, терракотового цвета…

Всю ночь я отдирал клей с ее рук, говорил что-то нежное и думал о том, что, к сожалению, нет на свете такого клея, который мог бы так крепко, навсегда соединять судьбы людей. Например, семью Франсуа Миттерана. Или нас с Мариной.

В душе каждого человека живут ангелы и демоны. Иногда, не дожидаясь полуночи, демоны просыпаются в нас солнечным утром на воскресной службе в церкви, а ангелы порой могут разбудить нашу совесть в самый хмурый день. Иногда сложно найти объяснение нашим поступкам. Чего было больше в сегодняшнем шаге Генриетты?

Оставив машину за несколько домов до военкомата, она уже оттуда слышала звуки гармошки. «Представляю себе эти проводы… Иду, как последняя дура!» – ругала себя Генриетта, вытаскивая из салона авто пакет с апельсинами и теплым шарфом с лейблом D&G. «А почему, собственно, дура? – тут же спрашивает она себя. – Я руководитель, он в какой-то степени мой сотрудник… Мальчика нужно поддержать. Не понимаю, как он умудрился загреметь в армию?» – диалог, который Генриетта вела сама с собой, ответа на вопросы не давал.

«Он не сотрудник, а всего лишь практикант, – опять завел беседу ее внутренний голос, – а их в редакции всегда пруд пруди. При чем здесь это?.. Не обманывай себя, он тебе нравится! У него отличное мускулистое тело, синие глаза и длинные ресницы… Ты же хочешь этого парня – признайся?»

Но признаваться себе даже в маленьких слабостях Генриетта не любила.

Когда побледневший Денис пришел в редакцию и рассказал, что его через неделю забирают в армию, это сообщение серьезно расстроило трех человек. Самого Дениса, секретаря Юлечку и продюсера. Юлечка вскрикнула и выбежала в туалет, где, закрывшись в кабинке, с упоением прорыдала аж 10 минут. Реакция на это сообщение обычно сдержанной Генриетты удивила даже видавшего виды директора программы Сан Саныча (мать его сына часто устраивала истерики по любым поводам). Но он решил, что продюсер таким образом беспокоится о предстоящей судьбе собственного отпрыска.

– Не расстраивайтесь, Генриетта Николаевна. Послужит – вернется.

– Как вы не понимаете? Надо что-то делать! – продолжала расстраиваться Генриетта, нервно расхаживая из угла в угол. – Господи! – вдруг продюсер застыла как вкопанная, и ее глаза просияли. – Я совсем забыла! У Леры отец начальник объединенного военкомата! – и она схватила телефон. – Он все быстро уладит!

Но набрать номер Леры ей не дали. Раздался тихий, но требовательный голос Дениса:

– Не надо никого просить, Генриетта Николаевна. Армия – мой сознательный выбор.

– Молодец, настоящий мужчина, – констатировал Сан Саныч.

– Но, Денис… как же? Зачем это геройство? – несчастная Гетта стояла с телефоном на изготовку и смотрела на патриота-практиканта широко раскрытыми глазами. – Я сейчас позвоню, и вы забудете все, как дурной сон! – в голосе продюсера звенело непритворное отчаяние.

– Звонить не надо! – отрезал Денис и про себя подумал: «Какая эта Лера все-таки сука! Вряд ли она когда-нибудь расскажет Генриетте о своем макиавеллиевском коварстве, Змея! Сволочь! Ненавижу!»

Но в глубине души он знал: первое письмо, которое напишет из части, будет адресовано ей…

Все пространство перед входом в военкомат было заполнено людьми. Тут и там можно было увидеть утирающих слезы мамаш в возрасте или классических бабушек в платочках. Их успокаивали мужчины и женщины помоложе. Кто-то принес магнитофон, и группа подростков – все в необъятных, сползших до предела джинсах (за счет чего они держались на худых телах – просто загадка), встав в кружок, смотрели, как выдают класс два брейкдансера.

Хозяин гармошки – видимо, ее звуки раздавались, когда она подходила сюда, – с усталой полупьяной улыбкой смотрел на Генриетту.

– Ну что, мать, теперь послужат наши сынки?! – и к полному ужасу Генриетты хлопнул ее по заду. Та отскочила как ошпаренная. – Давай за них по чекушке?!

– Вы это ко мне? – ошарашенную Генриетту категорически не устраивало обращение «мать». – Какая я вам мать?!!

– Неужель внука провожала? – ахнул мужик, но, поймав вспыхнувший яростью взгляд Генриетты, опять разулыбался: – Да не… Для внука ты молодая ишшо.

– Федь! Хорош к людям приставать, – к ним подошла симпатичная полная женщина в длинном цветастом платье. Она легко зажала гармонь под мышку и подхватила под руку гармониста. – Пошли уже домой, горе мое…

– Я не горе, – пытался вырваться от нее мужик. – Не горе! Я теперь того – отец воина!

Обменявшись с женщиной понимающими улыбками, Генриетта решилась спросить:

– Простите, а вы не скажете, где здесь призывники?

– С полчаса как увели уже всех за КПП, Родителям туда не разрешают, – объяснила женщина.

Генриетта застыла:

– Как увели? Кто?

– Геттик, солнышко! Мы здесь, – очень знакомый голос заставил ее обернуться. Лера, правой рукой обнимавшая какую-то рыдающую девушку, левой приветственно махала Генриетте. Ее ярко-красный облегающий костюм от Valentino на фоне белого наряда девушки смотрелся просто потрясающе.

При ближайшем рассмотрении заплаканная девица оказалась секретаршей Юлечкой. Приняв приоткрытый от изумления рот начальницы за выражение сочувствия, Юля зарыдала с новой силой.

– Ох, Генриетта Николаевна! – выдавливала она сквозь всхлипы. – Как же я его люблю!

И, к полному ужасу Генриетты, привалившись к ее плечу, принялась орошать слезами грудь продюсера, кокетливо приоткрытую совсем для другой встречи.

– Ну, девочка, перестань! – позвякивая браслетами, гладила ее Пера. – По-моему, он был очень рад, когда тебя увидел! Что ты убиваешься?

Но она знала, что если кому-то и были адресованы сумасшедшие прыжки и гортанные «вау!» Дениса, которые все наблюдали, пока тот не скрылся за дверью контрольно-пропускного пункта, то этим кем-то была совсем не секретарша нашей редакции.

Миша устал уже с утра. Поэтому непривычная тишина в кабинете его только обрадовала. В комнате за компьютером сидела одинокая Пятницкая и, уставившись в монитор, что-то ела из огромного пластикового стакана. Миша принюхался – слава богу, не капуста.

– Ростки пшеницы будешь? – предложила ему Лена, даже не обернувшись.

– Очередная фаза борьбы за стройность?– усмехнулся Миша.

– Ты знаешь, – и Лена отправила в рот солидную порцию зерновых. – Иришке в школе какой-то придурок сказал, что я похожа на бегемота. Это правда?

– Бегемот в переводе означает «земноводная речная лошадь», – выдавая краткое досье на обитателя Африки, Миша пытался подражать голосу Дроздова. – Это одно из самых выносливых животных на земле. А когда он бежит, то способен развить гигантскую скорость.

– А весит сколько? – заинтересовалась Лена.

– Думаю, тонны три, не меньше.