Я выскочила во двор, Сеня, держа под мышкой банку с огурцами, разговаривал посреди двора с бабкой-хозяйкой, под яблоней лежала коза, и она смотрела на меня серьезными желтыми глазами.

— Ну что, поехали? — спросил Сеня.

Я побежала к машине, оглядела ее со всех сторон. Машина была грязной, вид у нее был подзаброшенный, но она гудела, а на заднем сиденье лежала пара банок с не моим вареньем.

Я не стала умываться, одеваться, чистить зубы. Я потрепала бобика — и залезла внутрь. Бобик повизгивал, вертелся рядом, махал хвостом, но в машину не просился, и я захлопнула дверь.

Сеня еще поговорил, поговорил с бабулей, потом сел за руль. Вздохнул. Потер лоб. Поправил зеркала. Снял ручник. Неторопливо тронулся.

— Ты бы хоть попрощалась, — сказал Сеня.

Мы проехали березовый перелесок, куда мы с бобиком ходили по грибы. И луг с клевером, мышиным горошком, донником и шмелями.

— Где у тебя был записан тот адрес? Ярославский? — спросил Сеня.

Я закусила губу, посмотрела назад. Деревни уже не было видно, она осталась за пригорком. Я шмыгнула носом, поймала слезинку языком.

— Ты что, плачешь? Эй? — сказал Сеня. — Знаешь, у тебя неплохо получался грибной суп. Потрясающий был суп. И уха. И жареная картошка. И кабачки, — сказал Сеня. — И трусы ты шила мастерски, у меня никогда не было таких удобных. И эта майка, которая из старой скатерти, — она моя любимая, я всегда ее буду носить. Лиза, ты слышишь? Было здорово.

Я ревела долго-долго — мы уже выехали на шоссе, а я все ревела и ревела.

— Верхние Углы, — вдруг сказал Сеня.

— А? — спросила я.

— Мы проехали указатель. Верхние Углы.

Я поискала под сиденьем бутылку — та, старая, должна была валяться где-то здесь.

Она и валялась, и в ней еще была вода — я глотнула, у воды стал какой-то масляный привкус.

Мы ехали быстро и по встречной, мы обгоняли колонну грузовиков.

Я нашла носовой платок, высморкалась, вытерла слезы, вытащила из пыльного бардачка первый попавшийся диск, запихнула его в плеер.

И включила погромче.

Разбив зеркало вдребезги,

завернул, что осталось, в белую простыню и после этого растоптал ногами.

Оклеил осколками глобус

так, чтоб не видно ни стран, ни моря;

вбил крюк в верх и подвесил глобус к потолку.

Раскрутил. И носился по комнате, шлепал руками по солнечным зайчикам.

Заляпал все стены ладошками.

Крытый тысячей зеркалец глобус крутился туда, потом раскрутился обратно, а потом перестал крутиться совсем.

И зайчики перестали убегать. И один из них сел смирно ровно поверх его ладони,

и вдруг оказалось, что от этого зайчика не так радостно, как он думал,

не холодно, в общем, и не жарко.

Жарко только оттого, что набегался за последний час.

Вадик рос у мамы и бабушки.

Мама покупала Вадьке машинки и пистолеты, но он в них не играл, как играют все мальчишки, он только раскладывал их по всему ковру и разговаривал с ними: самый большой пистолет был королем, машинки становились придворными и рассказывали королю сказки. Но больше всего Вадька любил играть с бабушкиными коробками. В одной были разноцветные стеклянные бусины, бабушка говорила, что раньше они были собраны на нитках и мама носила их на шее, но Вадька был маленький и не понимал, поэтому бусы порвались. Вадька запомнил, что, когда ты маленький и не понимаешь, что-нибудь непременно рвется.

Еще у бабушки была коробка с шитьем, Вадька обожал раскладывать катушки, наперстки и штопки, самую большую серую штопку они с бабушкой назвали Штопа-Клёпа, бабушке приходилось сочинять про нее сказки и рассказывать Вадьке на ночь, а днем Вадька в эти сказки играл. Когда у бабушки было хорошее настроение, Штопа-Клёпа была старой доброй королевой, но когда у бабушки болела нога, эта штопка начинала капризничать и своевольничать, она ругала всех жителей коробки и заставляла их быстро шить ей платья или ходить за Чудом за тридевять земель.

А потом уже Вадька сам стал играть во всякие путешествия, но Клёпа так и осталась королевой.

Летом мама работала, а бабушка с Вадиком выезжали на дачу. Бабушка не любила дачу, там вода грелась в большом ведре на плите, а посуда мылась в тазу. Зато у бабушки на даче была подруга, бабушка Рая. Когда-то давно они с бабушкой жили в одной большой комнате, в этой комнате жили и другие бабушки, но все они были тогда молодые. Бабушки так много лет жили в этой комнате и так много о ней говорили, что Вадька думал, комната с бабушками успела объехать вокруг света; когда она плыла по морям, за ней охотились пираты, когда летела по воздуху, внизу были сначала облака, а потом земля стала совсем маленькой.

У бабушки Раи была внучка Регина, она носила мальчишечьи шорты и рубашки в клетку, 1–1 у нее было много пистолетов и всяких ружей. Регина выбегала из комнаты, выпускала очередь из автомата, автомат тарахтел и светился, а Регина подбрасывала его вверх, ловила, щелкана Вадьку больно по носу и неслась во двор.

— Регина! Как тебе не стыдно! Ты не пойдешь за ворота, — говорила бабушка Рая, а Вадькина бабушка махала рукой:

— Что ты?! Мальчик должен уметь за себя постоять, Регина не виновата.

А вечером бабушка рассказывала Вадьке сказку о том, как Штопа-Клёпа задавалась и щелкала всех по носу и как все пуговицы и катушки ее боялись.

— Вадька! Выходи! — Регина стучала в окно Вадькиной комнаты, Вадька проснулся не сразу, наверное, ночь только началась, Вадька совсем не выспался. — Эй, Вадька! Ну просыпайся же!

Регина стояла под окном в большой серой холщевой рубахе бабы Раи. «Совсем как штопка», — подумал Вадька.

— Слышишь, выходи прямо в окно, а то твои проснутся.

Вадька спрыгнул вниз.

— Пойдем. — И Регина пошла к забору не оглядываясь, ее огромная рубаха уже почти растаяла в темноте, Вадька побежал за ней.

Регина перелезла через забор быстро и почти неслышно, будто перелетела, взмахивая серыми рукавами; Вадька, конечно, зацепился за гвоздь и чуть не порвал штаны, но обошлось.

Большая серая «штопка» бежала в сторону леса, Вадька еле поспевал.

Регина остановилась на поляне, лес начинался прямо за ней, а раньше на этой поляне был чей-то дом с садом, от дома ничего не осталось, только полянка, поросшая травой, зато почему-то уцелел кусок забора, он совсем покосился и почти прогнил от дождей, но все еще отделял поляну от леса и тропинка шла вокруг забора. У забора росли одичавшие яблони с маленькими кислыми яблоками и куст крыжовника.

— Сюда, — шепнула Регана и отодвинула доску забора. Доска оказалась совсем трухлявой, Регина поморщилась, из пальца торчала заноза, но Регана доску не отпускала, — ну, пролезай! Вадька быстро пролез в щель и оказался в зарослях крапивы, хорошо хоть, джинсы толстые. — Отвернись. Отвернись, ну!

Когда Регина разрешила повернуться и посмотреть, она была уже не в бабушкиной рубахе, а в джинсах и свитере, а на руках садовые перчатки. Вторую пару перчаток Регина протянула Вадьке — мы должны проползти через крапиву. Если мы просто пойдем, ничего не будет.

Вадька успел окончательно проснуться и вспомнить, как в городе один мальчик так же позвал его идти за собой и привел в подвал, а в подвале сидел больной голубь с переломанным крылом, а мальчик сказал: «Давай его убьем» — и взял доску. Вадьке тогда повезло, в подвал зашли взрослые, и мальчишка бросил доску и убежал, а голубя Вадька потом спрятал. А вдруг и сейчас?

— Ну давай, она через перчатки не жалится. — Регина уже ползла, раздвигая крапиву, и Вадька пополз за ней. Регина вдруг остановилась и повернулась к Вадьке: — Ты что, боишься? Со мной не бойся, там хорошее.