— Почему же нет? — Слова его прозвучали, как бы слившись в одно, но все же Маргарет почувствовала облегчение.

Он не стал бы отвечать, если бы намеревался взять ее силой. Он просто сделал бы это. Придерживая рубашку, она пробормотала:

— Потому что я этого не хочу.

— Не лгите! Я чувствовал, как ваше тело дрожит от желания. Он оторвал ее пальцы от рубашки, распахнул ее и накрыл грудь Маргарет своей рукой. Ладонь его казалась жаркой и шероховатой по сравнению с ее мягкой кожей. Ощущение было почти невыносимым.

— Я чувствую, что сердце у вас трепещет как пойманная' птичка. — Он опустил руку и с недоумением посмотрел на нее. — Вы не хотите не самого акта. Так в чем же дело? Или я забыл упомянуть, что охотно заплачу за возможность насладиться вашим телом? Презрение, исказившее его черты, уязвило ее. Он повернулся и направился к двери, ведущей в коридор.

— Будьте внизу через пятнадцать минут.

Маргарет увидела, как за ним захлопнулась дверь, и рухнула на кровать. Она задыхалась, голова у нее кружилась, словно она долго бежала под жгучим летним солнцем. Она заглатывала воздух в тщетной попытке прийти в себя. Но ничто не помогало. «Почему? — стучало у нее в голове. Вопрос этот причинял ей почти физическую боль, разбивая ее чувство собственного достоинства. — Почему я реагирую на него таким образом? Что такое есть в Филиппе Морсби, что ее тело вдруг стад чужим для нее, чужим, обладающим своей собственной линией поведения, отрицающим здравый смысл и даже самосохранение? Может быть, Филипп наделен каким-то странным свойством, которое она никогда еще не встречала в мужчинах? Или это она обладает каким-то дотоле неведомым а качеством, которое делает ее такой податливой?

«Неужели в моем нравственном воспитании что-то упущено?» — подумала она, холодея. И не важно, что она столько времени пытается разумно объяснить свою податливость: поведение ее просто неприлично. Маргарет приходилось признать этот отвратительный факт. Ни одна женщина, достойная уважения, не должна вести себя так ни с каким мужчиной, не говоря уже о мужчине, которого она совершенно не знает. «Bee это слишком глубоко, слишком бесконтрольно, слишком… эмоционально, — думала она, переживая происшедшее, — а ведь я никогда не была эмоциональной». Всю свою взрослую жизнь она гордилась своими логичными поступками и вот вдруг оказалась вовлеченной в ситуацию, в которой логика совершен» беспомощна.

Единственное, что она могла констатировать хоть сколько-то определенно, — это то, что, как бы ни были ей приятны поцелуи Филиппа, само по себе это очень плохо. Это усложняет и без того запутанную ситуацию, в которой она оказалась и по сравнению с которой гордиев узел выглядит чем-то вроде детской головоломки.

Она должна найти какой-то способ не реагировать на Филиппа. Но как? Она нервно закусила губу. Как можно контролировать то, чему даже не находишь объяснения? Не понятно. Ясно только, что сделать это необходимо. Потому что в противном случае… Дрожь охватила ее при мысли, что может случиться, если она позволит ему и дальше ласкать себя всякий раз, как его охватит желание.

Ее размышления прервали каминные часы, пробившие четверть. Маргарет вскочила, внезапно вспомнив, что Филипп велел ей поторопиться, бросилась к гардеробу, вытащила оттуда наугад одно из своих новых платьев и натянула его, застегнув ПУГОВИЦЫ непослушными пальцами. Ни за что не хотела бы она чтобы Филипп снова появился в ее комнате — узнать, почему она опаздывает.

Схватив расческу, она с трудом расчесала спутанные локоны и вдруг остановилась, вспомнив, что Филипп вышел от нее через дверь, ведущую в коридор. А ведь вошел он иначе…

Нетерпеливо откинув раздражающие ее завитки, на которых настоял парижский парикмахер, она тихонько подошла к двери в которую вошел Филипп. Прижав к ней ухо, Маргарет прислушалась, но ничего не услышала. Она осторожно нажала на серебряную ручку и медленно приоткрыла дверь. Заглянув в щелку, она увидела просторную гостиную. Там никого не было, и, расхрабрившись, Маргарет открыла дверь и оглядела комнату. Она была убрана в тех же давящих тонах — темно-бордовом и темно-коричневом, как и ее спальня.

Означает ли это, что гостиная примыкает к ее спальне? Или… Внутри у нее все сжалось. Неужели эта гостиная предназначена и для графа, и для графини? Неужели дверь, которую она заметила с противоположной стороны, ведет в спальню Филиппа?

Маргарет поспешно закрыла дверь. Она вовсе не намерена открывать ту дверь и проверять, так ли это. Более того, будь у нее такая возможность, она заколотила бы ее навечно.

Маленькие часы из золоченой бронзы, стоящие на мраморном камине, внезапно зазвонили, и Маргарет встрепенулась. Как ни ужасала ее мысль, что ей придется увидеть Филиппа теперь, когда память о его прикосновениях так свежа, выбирать не приходилось. Филипп сказал «пятнадцать минут», и хотя вряд ли он ожидал от нее точности, рисковать не следует. Ни к чему навлекать на себя новые неприятности. У нее и без того их достаточно.

Сунув за манжету батистовый носовой платочек, она поспешно вышла из комнаты.

На верхней площадке широкой парадной лестницы Маргарет остановилась и посмотрела вниз. Она позволила себе на одно мгновение просто насладиться красотой резных панелей и блеском отполированного мрамора, оттягивая момент, когда ей придется встретиться с Филиппом.

— Что вы делаете? — требовательно спросил позади нее детский голосок.

Маргарет вздрогнула, а потом нахмурилась. Будет просто чудом, если после пребывания в семействе Морсби она не заработает неизлечимое нервное расстройство.

— Я восхищаюсь холлом, — ответила Маргарет, игнорируя презрительное выражение на личике Аннабел.

— Он вам не принадлежит. Он принадлежит моему папе.

— Верно, но это еще не значит, что другие не могут восхищаться его собственностью. Аннабел сверкнула на нее глазами.

— Бабушка говорит, что вам нужны только его деньги. Я Она говорит, что вы просто-напросто интриганка, котораяд заманила его и заставила жениться!

«Бабушка явно говорит лишнее», — подумала Маргарет, но ее мгновенное раздражение сразу же исчезло, потому что она увидела, как несчастно это голубоглазое личико. Ей хотелось прогнать это несчастное выражение с лица ребенка, но она не знала, как это сделать. Вряд ли можно сказать Анна-бел, что ей не стоит волноваться. Что она, Маргарет, не по-настоящему замужем за ее отцом. Что он просто использует ее, а перестав быть ему полезной, она исчезнет. — Аннабел… — Меня зовут леди Аннабел! — закричала девочка. — И вы не…

— Хватит! — Резкий голос Филиппа, донесшийся из холла, прервал Аннабел на полуслове.

Маргарет заметила с сочувствием, как бледное личико Аннабел вспыхнуло, а на глазах внезапно сверкнули слезы. |

— Ничего страшного, — сказала Маргарет.

— Это не так, — возразил Филипп. — Я не потерплю грубостей с ее стороны.

— Я вас ненавижу! — выкрикнула Аннабел, обращаясь к Маргарет, а потом повернулась и убежала в задние комнаты.

Маргарет подавила вздох, глядя вниз. Филиппу следовало бы предвидеть, что Аннабел отнесется к ней с антипатией, Любой ребенок был бы потрясен, внезапно обретя мачеху, в особенности такой избалованный и заласканный бабушкой, как Аниабел.

— Прощу прощения за грубость Аннабел, — чопорно произнес Филипп, когда Маргарет подошла к нему. — Она совершенно вышла из-под контроля.

Маргарет побледнела, потому что на какой-то жуткий миг к ней вернулось воспоминание о том, что ее отец употребил почти такие же слова в ее адрес, когда она крикнула ему, чтобы он не бросал ее мать. «Дурно воспитанный ублюдок, который совершенно вышел из-под контроля», — сказал он, после чего повернулся и ушел из их жизни.

— Ей необходима строгая гувернантка.

— Нет! — порывисто возразила Маргарет. Нельзя отвечать жестокостью на детское смятение и злость по поводу событий, которые ребенок не в состоянии осмыслить.

— Нет? — Филипп удивленно посмотрел на нее. — Вы же ее слышали. Ей нужен контроль.