Десятилетия имя и произведения этого замечательного писателя были в тени. Мы только-только начинаем по-настоящему осмысливать величину личности и значительность его творчества.

Внешнюю канву биографии Юрия Осиповича Домбровского легко выразить довольно короткой колонкой дат и довольно кратким пояснением к ним:

12 мая 1909 года — родился в Москве в семье адвоката;

1932 год — окончил Высшие литературные курсы; первый арест, выслан из столицы в Казахстан;

1937 год — второй арест;

1938 год — опубликована повесть «Державин» («Крушение империи»);

1939 год — третий арест;

1939–-1943 годы — в заключении на Колыме;

1943-1944 годы — работа над романом «Обезьяна приходит за своим черепом»;

1946 год — работа над циклом новелл о Шекспире «Смуглая леди»;

1949 год — четвертый арест;

1949-1955 годы — в заключении на Крайнем Севере и в Тайшете;

1956 год — реабилитирован за отсутствием состава преступления;

1959 год — опубликован роман «Обезьяна приходит за своим черепом»;

1964 год — в «Новом мире» опубликован роман «Хранитель древностей»; заключен с журналом договор на роман «Факультет ненужных вещей»;

1969 год — вышла книга «Смуглая леди»;

1974 год — опубликована в Алма-Ате книга очерков о казахских художниках «Факел»;

1978 год — в начале весны в Париже опубликован роман «Факультет ненужных вещей»;

29 мая 1978 года — скончался; похоронен на Кузьминском кладбище Москвы.

За безмолвными здесь — на бумаге — датами там — в реальной жизни — встают тысячи людей, сотни событий, десятки городов.

Кровавая круговерть, гордость и позор, жизнь и смерть, любовь и разлука, предательство и верность — там.

Малюсенький дефис между тридцать девятым и сорок третьим годами, сколько же таит он за собой! И как много сокрыто за другим дефисом — между сорок девятым и пятьдесят пятым годами!

Нам не пережить пережитого писателем. К счастью, не пережить. Он остался несломленным и гордым, а какими бы вернулись оттуда мы? Кто поручится, что тоже несломленными и гордыми? Кто поручится, что у нас остались бы еще силы писать стихи?

Это — начало стихотворения «Амнистия», написанного Ю. Домбровским зимой 1940 года на Колыме. Боль — и свет! Страдание — и надежда! Безверие — и глубочайшая вера! И — жизнь. Для кого-то — будничная.

И он об этом, по сути дела, не писал, уступив место хроникеров другим: Александру Солженицыну, Варламу Шаламову, Евгении Гинзбург. Сам Ю.Домбровский в романе «Факультет ненужных вещей» осмыслил глубинную природу этого.

Яркое, резкое, основанное на динамичных столкновениях и контрастах политическое бытие (пример тому — Солженицын) не органично для Ю. Домбровского. Он весь — в бытии философском.

Виктор Лихоносов еще в 1968 году в повести «Люблю тебя светло» с присущей ему лиричностью отобразил это свойство души Ю. Домбровского.

А через несколько лет в автобиографическом романе «Прощание из ниоткуда» писатель противоположного темперамента — Владимир Максимов — как бы закрепил эту особенность миропонимания Юрия Осиповича, уж так ломанного Системой, так мучимого ею, но оставшегося Поэтам несмотря пи на что. Поэтом в главном — в отношении к жизни: без оголтелой злобы; с осознанием хрупкости ее смысла; с ежесекундным ощущением неслучайности нашего явления из тьмы на свет.

«Выезжал я из Москвы в ростепель, в хмурую и теплую погодку. То и дело моросил дождичек, и только-только начали набухать за заборами, на мокрых бульварах и в бутылках па подоконниках бурые податливые почки. Провожали меня с красными прутиками расцветшей вербы, потешными желтыми и белыми цветами ее, похожими на комочки пуха. А здесь я очутился среди южного лета. Цвело все, даже то, чему вообще цвести не положено, — развалившиеся заплоты (трава била прямо из них), стены домов, крыши, лужи под желтой ряской, тротуары и мостовые».

Это — начало романа «Хранитель древностей». О первых впечатлениях Зыбина, литературного двойника Ю. Домбровского, от Алма-Аты. Пейзаж нарисован словно бы и не пережившим пятнадцатилетний ад человеком: цветение, сияние, радость, которые не блекнут и на последующих страницах и этого романа, и его продолжения «Факультета ненужных вещей», хотя там уже примешана к ним боль, а лирика освещена высокой мыслью — о праве и бесправии в тоталитарном обществе.

Он сполна испытал «прелести» времени, в которое ему выпало жить и работать. Уточним: жить — честно, работать — честно.

Иногда трудно представить, как в атмосфере литературы, примитивной до силуэтности наскальных рисунков, могли созреть и воплотиться (пусть только в виде неизданных рукописей) замыслы романа «Обезьяна приходит за своим черепом» или цикла новелл о Шекспире — «Смуглая леди».

На самом деле, не поленитесь, воскресите в памяти прозу или поэзию полувековой давности. Что осталось от нее? Где ее хваленые «шедевры», плакатные в своей первооснове, неправдоподобно-жизнерадостные? Исчезли. Растаяли, «яко дым». А помним мы и читаем сейчас вещи тогда до печатного станка не дошедшие или дошедшие с большим трудом. Среди первых и произведения Ю. Домбровского.

«Доходяга», вышвырнутый из советского концлагеря умирать, вынес с собою оттуда замысел романа «Обезьяна приходит за своим черепом», тема которого как бы витала в воздухе, — шла война с фашизмом. Участвовать в ней непосредственно Ю. Домбровский не мог, но сполна использовал доступную ему — писателю — возможность сразиться с «коричневой чумой».

Роман этот не мог в то время «прийтись ко двору». И не пришелся. От момента написания «Обезьяны» до момента публикации пролег временной отрезок длиной в пятнадцать лет. Все последующие произведения Ю. Домбровского ждала похожая судьба — страшная, как казалось когда-то, счастливая, как оказалось ныне.

Но, с другой стороны, это запоздавшее на многие годы признание, как обворовало оно и нас, и писателя, вынужденного, как он писал сам, «зарабатывать на жизнь подсобными литературными и окололитературными работами»! Он много (и хорошо!) переводил с казахского языка; часто писал внутренние рецензии на произведения, отнюдь не требующие его энциклопедических знаний и его выдающегося писательского дара.

Ю. Домбровский в жизни был очень разный. Один — когда изредка появлялся в ЦДЛ; другой — когда штудировал книги в библиотеке или приходил в книжный магазин; третий — в любимом Доме творчества Голицыне, где ему работалось лучше всего; четвертый — в Алма-Ате, куда часто и надолго уезжал; пятый — беседующий о чем-нибудь с любым из прохожих в любой географической точке, куда заносили его судьба или случай; шестой — дома; седьмой — с грибным лукошком в осеннем подмосковном лесу.