Коль гниль внутри — не думай о покрове:
Наружная неистинна краса…
Свершился грех; нахмурив тучи — брови,
Сурово почернели небеса.
Гевал в туман мгновенно погрузился:
Как зверь, его пожрал вселенский мрак.
На грешный зов из адских недр явился
Чудовищный в своей природе враг —
Сил дьявольских живое воплощенье,
Из тьмы возник, творя собою тьму.
И оказать, крепясь, сопротивленье
Не в силах город царственный ему.
Сбирались люди в капищах старинных,
Ветшалых храмов будоража свод…
Но перед злом, карающим повинных,
Бессилен и Селевий, и народ.
Минуло семь ночей адовой смуты,
Семь долгих дней — одна сплошная ночь!
…В объятьях нынче сгинуть твари лютой
Должна царёва молодая дочь.
Селевию во сне его премудром
Явилось искупление Вины:
Прощенья ради, семьи все должны
Пожертвовать иль сыном златокудрым,
Иль дочерью прекрасной юных лет —
Коль появилась первая на свет.
От горя застонали горожане —
Но что же делать?.. Покорился люд.
И вот в оплату «за греховной» дани
Детей невинных к озеру ведут,
Избранному жилищем Зла укромным.
Спасет ли кровь из черной западни?..
Нет! Тщетно, тщетно гибли все они
Во чреве — ненасытном, неуемном…
Ведь, смертью юной лакомясь, теперь
Крепчал и рос непобедимый зверь.
По городу заколыхались думы:
Как одолеть прожорливую тварь?
В своих покоях, пепельно угрюмый,
Идеей яркой озарился Царь.
«Что люд простой? То жертва небольшая…
Видать, и впрямь разгневался Баал! —
Он мыслил, приближенных созывая. —
А если так — чтоб мной доволен стал,
Пусть жертвой будет дочь моя родная!..
Для Бога пасть — вот золотая слава!
Ее моя достойна Елисава.
В отцовском сердце будет мука тлеть —
Но я готов ее преодолеть…»
Был царь и мудр, и стар, и уважали
Его в народе уж не двадцать лет,
А оттого и рьяно поддержали
Сановники опять порочный бред.
Красавицу в виссоны нарядили,
Чело платком торжественным покрыли,
И, пожалев печального отца,
Из каменного вывели дворца.
Процессия под звуки стройных лир
По улицам прошествовала людным…
В пустом лице умом греховно скудным
Искрился золотой божок-кумир
У главных врат отверстых городских;
Пред ним прогнулись с уваженьем люди —
Царевны юной яростные судьи
И мучеников прочих молодых.
И лишь не поклонилась Елисава:
Не изменяя пламенного нрава,
Стояла твердо в городской пыли.
А пред глазами простирались горы,
Родной страны цветущие просторы
И озеро, мерцавшее вдали.
Но вот сакральный завершен обряд.
Жрецы умолкли — люд с колен поднялся,
И вскоре город за спиной остался
Со всей красой старинных колоннад.
Паломники же к озеру держали
Недальний путь: надеялись всерьез!..
Но очи девы не цвели от слез —
Льдяные пальцы только трепетали.
Дорогою, недоброй искони,
По камням ноги ранили они.
В пути встречалась нищенка, бывало,
Больной слепец, голодный как шакал, —
К обочине их Жрец брезгливо гнал,
Царевна же — спокойно подавала
Валившимся от истощенья с ног
То изумруд, то витый перстенек —
И вновь идти смиренно продолжала.
Жара свое, гудя, впивала жало
В тела бредущих — мучила, дрожа.
И дева лишь по-прежнему свежа.
Но вот и он — финал дороги знойной —
Сверкнул озерной гладью меж дерев.
Свой трудный путь толпой уже не стройной
Окончили, внезапно замерев,
Паломники греховного Гевала:
Откуда-то из недр прибрежных скал,
Снискав ответ валунного обвала,
Утробный гулкий рев загрохотал.
И с карканьем напуганные птицы
Галдящей и нетвердой вереницей
Поднялись в синь, напуганные им.
И вырвался вослед клубящий дым
Из тьмы скалы единственной глазницы.
«Благую нынче ты, царева Дочь,
Снискала милость. Истинную славу:
От чудища избавишь, Елисава,
Родной Гевал в грядущую ты ночь!
Пройдут года — но будет помнить мир
Твой светлый подвиг; Град тебя восславит:
И гордый Царь, что справедливо правит,
И люд простой — священным пеньем лир!..
Мужайся, Дева! Прочь тоску гони, —
Ведь то не гибель — верный шаг к бессмертью!
Взывай к богов святому милосердью
И погибай спокойно, как они!» —
Промолвил Жрец с фальшивою заботой.
Так пафосно, что сразу видно — врал.
И, пыльною сверкая позолотой,
Царевну вдруг порывисто обнял
И отошел. Та очи опустила
И, примирившись, руки подала
Прислужникам. Те скрипнули насилу
Громадными цепями и дела
Стальными завершили кандалами.
Закатное уж заплескалось пламя,
Скалистый заливая пейзаж…
«Прощай, Царевна! Благодетель наш…» —
Печально деве говорили люди
И, подходя поочередно к ней,
Касались скорбно золота перстней
Губами. Кто-то — дьявольских орудий,
Сковавших прочно с юностью цветка
Твердыню камня. «До свиданья, друг…»
И их воздетых в миг прощанья рук
Ее касалась ласково рука…
