Вообще, о Денисе в то время печаталось много хвалебного — как литератор, он был признан и любим. Вот что писал альманах «Полярная звезда», издаваемый поэтом К. Ф. Рылеевым и прозаиком А. А. Бестужевым-Марлинским: «Амазонская муза Давыдова говорит откровенным наречием воинов, любит беседы вокруг пламени бивуака и с улыбкой рыщет по полю смерти. Слог партизана-поэта быстр, картинен, внезапен. Пламень любви рыцарской и прямодушная веселость попеременно оживляют оный. Иногда он бывает нерадив в отделке; но время ли наезднику заниматься убором? — В нежном роде — Договор с невестою и несколько элегий; в гусарском — залетные послания и зачашные песни его останутся навсегда образцами»[420].
Марлинский также посвятил Денису Васильевичу свою «рыцарскую повесть» «Замок Нейгаузен», а рассказ «Вечер на бивуаке» предварил эпиграфом из давыдовской «Песни старого гусара»…
Поэт и литературный критик Петр Александрович Плетнёв писал в изящном письме «графине С. И. С» (Софье Ивановне Соллогуб), помещенном на страницах альманаха «Северные цветы» за 1825 год:
«Напрасно подумали бы вы, графиня, что в русской поэзии нет того блестящего остроумия, которого образцы чаще встречаются во французских стихах… Подобный характер поэзии встречается у нас в стихотворениях Давыдова и князя Вяземского. Первый составил, так сказать, особенный род военных песен, в которых язык и краски ему одному принадлежат. Неистощимый в благородных шутках, в живом представлении своих предметов, он пленяет какою-то небрежностью и вместе точностью выражений. Это русский Анакреон, но только в лагере. Вяземский сблизил игру простонародного языка с языком лучшего общества…»[421]
Даже официозная газета «Русский инвалид» (предтеча сегодняшней «Красной звезды»), печатая рецензию на очередной выпуск «Полярной звезды», указывала: «Здесь блистают знаменитые имена и изящные произведения Жуковского, Крылова, кн. Вяземского, А. Пушкина, Давыдова, Баратынского, Гнедича»[422].
«Почти все произведения Дениса Васильевича этого времени имели огромный успех, доставили ему славу поэта, к которой впоследствии должна была присоединиться и слава отличного писателя в прозе», — писал биограф[423].
А в скольких произведениях воспели поэты имя и подвиги Давыдова, дали восторженные «рецензии» его стихам!
Про Пушкина и Вяземского мы уже и говорить не будем, но вспомним наших старых знакомых и назовем новые имена.
К Давыдову опять обращается Жуковский, «певец во стане русских воинов»:
Мой друг, усастый воин!
……………
Но, друг, суди не строго,
Ведь из немногих ты,
Таков, каких не много!
[424] Про него рассказывает адъютант графа Милорадовича Федор Глинка:
И часто он, с толпой башкир и с козаками
{147},
И с кучей мужиков, и конных русских баб,
В мужицком армяке, хотя душой не раб,
Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы,
И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан.
Но милым он дарит, в своих куплетах, розы.
Давыдов! Это ты, поэт и партизан!..
[425] О встрече с ним вспоминает Евгений Баратынский, в ту пору еще унтер-офицер Нейшлотского пехотного полка:
…Покуда русский я душою,
Забуду ль о счастливом дне,
Когда приятельской рукою
Пожал Давыдов руку мне!
О ты, который в дым сражений
Полки лихие бурно мчал
И гласом бранных песнопений
Сердца бесстрашно волновал!
[426] Популярный в те времена поэт Степан Нечаев выражает свою радость:
Давыдов! Наконец твой образ украшает
Смиренну хижину мою,
И сколько разных чувств в душе моей рождает!
То в нем любимца Муз и Граций узнаю,
Твой Брачный договор с улыбкой повторяю
И сладко таю от любви…
То вдруг тебя средь битв жестоких воображаю,
Где сеча, гром и дым, и груды тел в крови,
Где ты, как молния, разишь врагов надменных…
[427] А некий неизвестный, анонимный автор призывает:
Денис! Тебе почет с поклоном,
Первоприсутствующий наш!
Командуй нашим эскадроном
И батареей крупных чаш.
Правь и беседой, и попойкой:
В боях наездник на врагов,
Ты партизан не меньше бойкой
В горячей стычке острых слов
[428].
Зато государь упорно не хотел признавать его военные заслуги, уникальный боевой опыт и самобытный талант военачальника. Какая-то мелочная, воистину женская мстительность, да еще и самому же себе во вред! Давыдов ведь не лейб-гвардии Гусарским полком просился командовать, чтобы все время мелькать у Александра Павловича перед глазами, а на Кавказ хотел, туда, где нередко и генералы погибали — причем не только в бою, но и от подлого предательского выстрела или удара кинжалом.
После того как сорвалась очередная попытка Ермолова «перетащить» своего двоюродного брата на Кавказ, Денис решил вообще уйти в отставку — и получил ее 14 ноября 1823 года. Нет, не желают у нас на Руси дорожить людьми! За исключением, конечно, закадычных друзей и, как выразился А. С. Грибоедов, того самого «родного человечка», которому «как не порадеть»…
* * *
Казалось бы, отставка и полная свобода!
По этому поводу Давыдов послал следующее письмо капитану Нижегородского драгунского полка Александру Ивановичу Якубовичу:
«Я получил письмо ваше, исполненное лестнейшими выражениями на счет моих военных способностей, почти вместе с приказом о моей отставке. Признаюсь, никогда и никакое письмо столь кстати не приходило! Конечно, решась оставить службу, я ждал приказа с нетерпением и теперь всякий день, всякий час благодарю Провидение за избавление меня от наплечных кандалов генеральства. При всем том, прослужа дурно ли, хорошо ли, но сплошь двадцать два года, из коих сряду в беспрерывных войнах, тяжело было снести то равнодушие, с каким оттолкнули меня в толпу хлебопашцев! Сильно зауныло сердце, и в день скорби пришло и утешение. Право, я еще не в отставке, я еще на коне, а не за плугом, с саблею, а не с косою, пока люди, подобные вам, будут мыслить обо мне, как вы мыслите. Неужто вечный приговор уже мой подписан! Неужто не явлюсь еще в полях, войной гремящих, не окрещусь с вами в одной огненной купели, не разделю с вами пук соломы и сухарь с водою! Мне сороковой год, еще десять лет могу ждать, а в десять лет неужто ни с кем не поссоримся?»[429]
