Не будем вдаваться в особенности биографии Толстого-Американца и давать комментарии к этому отрывку. Скажем лишь об очевидном: связей с товарищами Давыдов не порывал и был в курсе гвардейских забот…

А еще мы можем сказать, что на досуге, не обремененный заботами службы — то есть когда голова свободна от разного рода проблем, бесконечно далеких от поэзии, и не нужно писать казенным языком казенных же бумаг, — Денис вновь взялся за стихи. Его труды соответствовали этому периоду «передышки»: он не писал уже́ (точнее — пока) лихих гусарских стихотворений и не обратился пока еще к элегиям. Расслабившись на отдыхе, Давыдов развлекал себя и своих друзей сатирами и эпиграммами — не того сорта, разумеется, за которые он был вынужден сменить кавалергардский колет на доломан белорусца.

«Сатирическое направление поэзии Давыдова всего ярче выразилось в его эпиграммах, которые помещались в разных журналах и сборниках. Эпиграмм его дошло до нас немного.

Первая эпиграмма появилась в печати в 1811 году:

Алексей Дмитриевич Галахов^{81}, разбирая эту сторону поэзии Давыдова, характеризует ее следующими словами: „Все пьесы его в этом роде блещут бойкостью, живостью и резвостью краткой речи, меткостью насмешки, ничем не подслащенной. Его эпиграммы даются пополам с перцем или посылаются как ружейные выстрелы, с порохом и дробью: они жгут и бьют. От них глупость краснеет. Эпиграммы его имеют сходство с эпиграммами Пушкина, который оставлял в стороне деликатность там, где надо было поразить глупость или подлость“»[184].

О том, как жил Денис в это время, он сам рассказал в стихотворении «Моя песня», предназначавшемся не для печати, но для друзей (правда, через десять лет друзья все-таки эту «Песню» опубликовали):

Думается, что пояснения тут не нужны. Разве что можно уточнить, что новый год, который встречал в Москве гвардии ротмистр Денис Давыдов, — 1812-й.

…Именно в те самые дни, в середине московского неба, под которым пока что столь беззаботно жил в свое удовольствие наш герой, «окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812-го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света»[186].

Впрочем, есть и такое давыдовское свидетельство касательно его московской жизни, как письмо князю Вяземскому в Петербург от 25 августа 1811 года:

«Я все это время был очень занят, и сие было главною причиною моего молчания. Третьего дня, показавшись в театре, все думали, что я из армии приехал, столько я был уединен все это время. Красавицу свою видел только один раз. На балах не бываю. О вахтпарадах, ученьях и слышать не хочу. Сижу дома да пишу — ты думаешь, стихи? Нет, друг мой, прозу, и прозу военную. Труды мои скоро выйдут в свет, и любезный мой Вяземский будет иметь один экземпляр от автора.

Что тебе сказать более? Я на днях еду в Польшу, где кн. Багратион назначен командовать. Если будешь писать по мне, пиши в Житомир, я там буду покамест жить»[187].

Но проза эта в то время опубликована не была, так что о чем идет речь — сказать невозможно. И это — самый конец «московского» периода. Ведь все в жизни приходит к своему естественному концу — даже затянувшийся отпуск. Хотя он мог бы и продолжиться еще неизвестно сколько, потому как первоначально главнокомандующим 2-й Западной, тогда еще Подольской, армией должен был стать граф Николай Михайлович Каменский 2-й, но он до места назначения не доехал. Непосильный, как оказалось, груз командования Молдавской армией, а еще более — переживания, с этим связанные, подорвали здоровье представителя славной полководческой династии, и граф скончался 4 мая 1811 года в Одессе.

Злосчастную Молдавскую армию принял генерал от инфантерии Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, который в конце июня разгромил противника под неприступным ранее Рущуком, в сентябре окружил и блокировал главную турецкую армию под Слободзеей, так что через два месяца от нее остались жалкие ошметки. Турки капитулировали… Победы Кутузова имели столь важное значение, что в октябре 1811 года, еще до окончательного разгрома противника, он был возведен в графское достоинство; 29 июля 1812 года — через полтора месяца после подписания Бухарестского мирного договора — награжден титулом светлейшего князя. Но что удивительно, невзирая на более чем высокие оценки государя (титул «светлейший» был дан ему сразу, без возведения в, скажем так, «простое» княжеское достоинство), ряд современных историков напрочь отказывают Михаилу Илларионовичу в наличии каких-либо полководческих заслуг и утверждают, что в его послужном списке нет ни единой победы… Кому же было виднее? Этим историкам — или Александру I?

А вот главнокомандующим Подольской армией после смерти графа Каменского был назначен полуопальный князь Багратион. Так что в сентябре 1811 года Денис вновь реально приступил к исполнению обязанностей его адъютанта — и до 1814 года стихов более не писал… Утверждения его современников и последующих биографов, что поэтические свои произведения он сочинял «при свисте пуль, громе пушечных выстрелов и под сабельными ударами» — очередная «легенда про Давыдова».

16 марта 1812 года должность князя Петра Ивановича Багратиона была определена окончательно: он стал именоваться главнокомандующим теперь уже 2-й Западной армией. В составе армии к тому времени было 45 тысяч штыков и сабель при 216 орудиях, и в ожидании неприятельского вторжения она стояла на территории Гродненской губернии, близ границ Варшавского герцогства.