Война началась в совершенно неудобное время, на что, разумеется, имелись свои причины. «Выгоды зимней кампании состояли в том, что Швеция не была еще в готовности. Финские полки, рассеянные по всему пространству Финляндии, не начинали еще собираться; шведские — еще не прибыли на театр действия. Финляндская область лишена была тех естественных преград, коими она, освобожденная от льдов и снегов, изобилует»[134].

В состав корпуса графа Буксгевдена входили дивизии генералов Тучкова 1-го^{59}, князя Багратиона и князя Горчакова 1-го^{60}, которого вскоре сменил граф Каменский^{61}.

…Вот уж действительно — «многие знания умножают печали»: нам известно, что по трагическому совпадению графы Буксгевден и Каменский умрут в 1811 году, а князь Багратион и Тучков 1-й погибнут при Бородине…

Но пока что Буксгевден с главными силами занял Гельсингфорс и осадил Свеаборг, а Багратион и Тучков начали оттеснять противника к северу, так что в марте уже были заняты Аландские острова, лежащие у входа в Ботнический залив, и Готланд — самый большой шведский остров в Балтийском море.

Денис приехал в Гельсингфорс, успев по дороге познакомиться с поручиком Архангелогородского пехотного полка Арсением Закревским, адъютантом графа Каменского, также спешившим к армии. Казалось бы, что между ними общего? Давыдов — гвардеец-кавалерист, на три чина старше Закревского, «и уже с двумя крестами на шее и с двумя на красном ментике, горящем в золоте», да еще и с золотой саблей «За храбрость». Закревский же, на два года его моложе, окончил заштатный Шкловский кадетский корпус, откуда вышел в Архангелогородский полк прапорщиком. Он дрался при Аустерлице и почти во всех делах 1806–1807 годов, за что был отмечен Аннинским крестом на шпагу, золотым Прейсиш-Эйлауским крестом и чином поручика. В общем-то, не густо, хотя уже в первом бою Арсений проявил отвагу и самоотверженность: когда под командиром полка была убита лошадь, он отдал ему свою, чем помог полковнику избежать смерти или плена. Командиром полка был тогда граф Николай Михайлович Каменский, при котором он с тех пор и пребывал в должности адъютанта…

Но скоро Закревский обошел Давыдова: в начале 1812 года он был полковником и начальником Особенной канцелярии военного министра — руководителем военной разведки, а в конце 1813 года получил генеральские эполеты. Закревский станет генералом от инфантерии, графом и кавалером ордена Святого Андрея Первозванного с бриллиантами, министром внутренних дел, финляндским и московским генерал-губернатором — и все равно их дружба, «искреннейшая и не изменявшаяся ни в каких случаях», продлится три десятилетия, до конца дней Дениса…

Давыдов недолго пробыл в Гельсингфорсе, где уже вовсю шли переговоры о сдаче грозной крепости Свеаборг, и отправился в Або — Абов по-русски, — как шведы называли город Турку.

«В Абове явился я к моей должности и вместе с тем попал на балы и увеселения. Князь Багратион объявил нам, что 21-й дивизии ничего другого не оставалось, кроме веселья, ибо военные действия в южной Финляндии прекратились и вряд ли после покорения Свеаборга, Свартгольма и мысов Гангоута и Перкелаута возобновятся, — по крайней мере с некоторой значимостию»[135]. Далее Денис рассуждает о светских удовольствиях, о балах в Москве, вспоминает очередную «мою красавицу», сравнивая ее с «неловко прыгающими чухоночками», впрочем, справедливо отмечая, что эти финские девушки были «довольно свежими и хорошенькими». Однако не ради них же Давыдов отправился на войну! А потому он решил «проситься у князя на север, к генералу Раевскому или Кульневу, которые преследовали финские войска к Улеаборгу^{62}. Там еще пахло жженым порохом; там было и мое место. На такого рода просьбы князь отвечал всегда согласием и похвалами. В душе его был отголосок на все удалые порывы юношей, жадных к боевым приключениям и случайностям.

После двухсуточного пребывания моего в Абове длинные финские сани несли уже меня по пустынным и снежным озерам и холмам между скал и дремучих лесов Финляндии. Я скакал в Вазу.

В то время народонаселение было равнодушно и еще покойно. Жители не питали к нам ни малейшей злобы. Проезды курьеров и всякого рода обозов производились с такою же безопасностию, как в середине России»[136].

На том мы прервем рассказ Дениса Васильевича… Если «русский мужик долго запрягает», то о медлительности скандинавов вообще ходят анекдоты. Как мы сказали, война началась 9 февраля, 26 апреля шведами был сдан Свеаборг — и тут туземцы (так в начале XIX века обычно именовали местное население) наконец-то «раскачались», и война вдруг приняла иной оборот. Уже 27 апреля русские войска отражали шведский десант, пытавшийся высадиться на Аланды, а на следующий день наши вообще были выбиты с островов; 30 апреля шведы отвоевали город Куопио; 3 мая они вновь заняли остров Готланд — причем отбил его соединенный англо-шведский флот, захвативший господство на Балтике. Англичане решили помочь союзникам и на сухопутном театре военных действий, и в Швецию прибыл корпус генерала Джона Мура — 14 тысяч штыков. Вскоре, однако, гордые бритты в чем-то не поладили с гордыми шведами, они рассорились, и корпус был переброшен в Испанию, где попортил французам немало крови…

Зато император Александр I послал в Финляндию подкрепления под командованием генералов Раевского и Барклая де Толли, так что к лету здесь было порядка тридцати четырех тысяч русских войск. 2 июня шведов изрядно потрепали при селении Виппери, 7-го был возвращен Куопио и отражен десант при селении Лемо… Впрочем, так ли интересно читать о взятых и потерянных населенных пунктах? Куда важнее, что на финской территории Российской императорской армии пришлось встретиться с новым для себя характером ведения боевых действий.

Военный историк генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский писал: «…видя превосходство сил наших, наступавших с фронта и обходивших его с флангов, Сандельс^{63} начал отступать от Иориса к Куопио столь медленно, сколько позволял напор русских, истребляя за собою мосты, портя дороги и беспокоя тыл наш партизанами и вооруженными жителями. Партизаны не теряли из вида корпуса Барклаева и пользовались каждым случаем для нападений. Однажды ночью ударили они на подвижный магазин, расположенный в самой близости от корпуса, истребили его, повозки и находившиеся при нем понтоны роты Дитрихса сожгли и побросали в воду, большую часть людей перекололи, а 400 лошадям подрезали жилы на передних ногах…»[137]

Что и говорить, война непривычная и варварская, а относительно покалеченных лошадей — изуверская… И тут всплывает слово, которое ранее в этом, ныне общеизвестном смысле не употреблялось: «партизан». В Толковом словаре В. И. Даля приведено первое, основное на ту пору значение этого заимствования из французского языка: «приверженец партии, сторонник, соучастник». Второе, позднейшее значение слова «партизан» — «начальник легкого, летучего отряда, вредящего внезапными покушениями с тылу, с боков». Именно — начальник, а не рядовой боец отряда, как стало говориться потом…

Так в 1808 году Денису Давыдову пришлось впервые познакомиться с партизанской и народной войной. Мы неслучайно разделяем два этих понятия.

«Не надо смешивать партизанскую войну с народною. Партизанские отряды составляются из войск армии, к которым присоединяются отдельные отряды волонтеров, и эти отряды согласуют свое действие с движением армии. Народная война — нечто другое, хотя по наружным принципам имеет много общего с партизанской… В народной войне участвуют не армия, не партизанские отряды, выставленные из той же армии, а весь народ целиком, защищающий свои права, свою независимость»[138].