Чайник оказался горячим – кто-то недавно подогревал. Вера налила чаю в любимую синюю чашку, положила сахар, отрезала кусочек лимона принялась не спеша размешивать. Ее отвлек какой-то шорох в глубине квартиры, потом послышались шаги...

Светлана приехала забрать забытые документы. Ей удалось открыть дверь совершенно беззвучно. Она была уверена, что скандальная дочурка Юры сидит, как обычно, в своей комнате и проливает слезы над околевшей собачонкой. Но та оказалась в кухне, куда и сама Светлана направилась попить водички. Сидела за столом, в старом вылинявшем халате, волосы растрепаны, лицо опухшее. Красавица, нечего сказать! Однако следовало выразить сочувствие, и Светлана мучительно подбирала слова.

– Мне очень жаль, – решила она не оригинальничать для начала. – Это так ужасно, когда умирают питомцы, но к этому нужно быть готовым, когда их заводишь. Животные уходят раньше...

– Это мамина собака, – спокойно сказала Вера. – Так что Гек даже пережил свою хозяйку.

Светлана ничего не успела ответить – Вероника выплеснула содержимое чашки ей прямо в лицо. Потом ей вспоминалось это, как в замедленном кино – не огненный, но довольно-таки горячий чай летит в Светлану, образуя в полете капли, словно летит в невесомости... Капли обжигают ее изумленное, запрокинутое лицо, она кричит, она гримасничает, безобразно распялив рот. По ровной, фарфоровой коже расплываются красные пятна, по белоснежному пиджаку – безобразные желтые кляксы, в безукоризненно уложенных волосах застрял ломтик лимона. Продолжая истошно кричать, Светлана бросается к раковине, открывает кран (струя из него, повинуясь тому же замедленному темпу, все не идет и не идет) и наконец горстями кидает в обожженное лицо холодную воду.

– Огонь богини Эйи. Возьми это, женщина, – прошептал кто-то внутри Веры.

В эту ночь отец не пришел домой. А через три дня, после короткого и сухого разговора, переехал к Светлане. Вероника осталась одна в огромной пустой квартире, решив для себя с отцом больше не общаться. Ему нужна Светлана, – как говорила сестра, чтобы не быть в старости одиноким? Вот и хорошо. Значит, обойдется без Веры.

Вероника быстро поменяла паспорт и взяла фамилию матери – Солодкова. Она заперла кабинет отца и комнату мамы, оставив в пользование свою комнату и гостиную. Как и собиралась, подружилась с Сашей Геллер, она уже два раза прибегала, восхищалась портретом предка, листала семейные альбомы, и с ней можно было поговорить обо всем, все ей рассказать. После первой зарплаты устроила Вероника небольшую вечеринку для новых сослуживцев. Пригласила Митьку Колесникова, Дрынкину, Сашу Геллер. Саша и привела с собой фотографа Даниила Куприянова по прозвищу Архангел.

Архангел был красивый. У него были длинные темные кудри, иконописное лицо, огромные темно-синие глаза. Впечатление портили мягкий, круглый девичий подбородок и капризные губки, сложенные бутончиком, словно у обиженной девочки.

– Это вам. – Он преподнес Вере букет желтых гвоздик. Она немного растерялась – остальные гости принесли с собой выпивку и закуску.

– Спасибо... Я сейчас поставлю в вазу...

– Нужна ли цветам ваза? – многозначительно продекламировал Даниил.

Вера не знала, как реагировать на это высказывание в духе прочитанного, но не понятого ею Коэльо, поэтому стояла, как дура, с цветами в руке. Впрочем, потом Куприянов показал себя образцовым гостем – тяпнул фужер шампанского, закусил оливкой, станцевал с Сашей аргентинское танго и вообще больше Веронику не смущал. До поры. Цветы она все же пристроила в мамину серебряную чайницу.

– Даниил наш новый фотограф, будет делать обложку и фотографии для «Станислава», – шепнул Митька Веронике.

– Да? А почему он с Сашей пришел? Он ее парень?

– Не знаю. По-моему, они там же, у Михеева, и познакомились. Ну да. Ты еще болела тогда три дня. А что? Запала на него?

Митька заработал легкий подзатыльник. Куприянов совсем не был похож на доставшегося сестрице либе Карлхена, но Вере понравился. И она ему понравилась, это было заметно, и дальше все было более или менее ясно. Он ей нравится, она ему тоже, из одного круга, симпатичные, креативные, свободные... Все шло к более или менее серьезному романчику, ведь так?

Гости расходились за полночь. Завтра суббота, на работу не ехать. Митька пошел провожать Дрынкину, с которой весь вечер проговорил о музыкальных новинках. Саша Геллер долго звонила кому-то по телефону, бегала в кухню, смотрела в окно. Наконец у подъезда засигналили, Саша схватилась и выбежала, на ходу натягивая шубку.

– Вот мы и одни, – сказал Даниил, придержав Веронику за руку в темной прихожей.

– Да, – ответила она. В голове слегка шумело вино, в сердце разгорался опасный пожар – от вина, от близости этого чужого, красивого, странного человека.

– Ты здесь одна живешь? Расскажи мне о себе.

Они сидели в кухне и разговаривали. Вера рассказала про маму, про сестру, про отца и даже про Гекльберри. Рассказала, как получилось, что она осталась совсем одна в этой большой квартире.

– Мне иногда бывает так скучно...

Вероника кривила душой. Она порой мучительно тосковала по маме, до слез жалела такса, злилась на отца и завидовала Виктории – но скучно ей не было. Она просто не успевала скучать. Последнее время она вообще жила от всплеска до всхлипа, от волны до волны – какая уж тут скука да тоска зеленая!

– Тебе больше не будет скучно. Мы ведь нашли друг друга, да?

Кухня завертелась и встала на ребро. Неужели это с ней, толстой глупышкой Вероникой, происходят такие замечательные, захватывающие события, неужели ей почти признается в любви романтический красавец?

– Я тебе нравлюсь? – спросила она онемевшими, как от наркоза, губами.

– Нравишься? Девочка моя, это не то слово. Когда я тебя увидел... Меня коснулось новое чувство. В тебе живет страсть, в тебе заключен целый мир, таинственный и страшный...

Комплимента Вероника оценить не смогла. Куприянов с некоторым усилием поднял ее на руки и поволок в сторону спальни.

«Во мне живет страсть? Надо же, а я и не замечала. Таинственный и страшный мир, надо же! Не приложил бы он меня затылком о косяк!» – подумала Вера деловито. А потом еще: «Ох, уронит он меня, я ведь не перышко». Последняя мысль сыграла решающую роль. Она осторожно высвободилась и получила возможность встать на пол.

– Мне кажется, мы немного торопимся...

– Я тебя понял, – кивнул Даниил. – Прости, я не должен был... Проводи меня, ладно? И не обижайся.

Вера кивнула. Да, сейчас ему лучше уйти. Все это очень мило, красиво... Но все же как-то скоропалительно.

В прихожей он, изловчившись, поцеловал ее – нежно-нежно, словно перышком коснулся губ. Но никуда не ушел. Даниил Куприянов, богемный фотограф по прозвищу Архангел, остался, чтобы принести Веронике Солодковой большие неприятности.

Даня Куприянов рано понял, что главное в жизни – это удовольствия. Остальное – второстепенно. Чтобы были удовольствия – нужны деньги. А чтобы были деньги – нужно, как ни крути, работать. Работа же в число удовольствий не входит, увы. Замкнутый круг какой-то получается!

Разрешить противоречие можно единственным способом. Простым, как сучий хвостик. Нужно найти работу, которая была бы тебе по душе и не особо напрягала к тому же. Родители Даниила считали себя близкими к искусству людьми – в прямом и переносном смысле. Отец всю жизнь проработал в местном театре оперы и балета осветителем. Мама – там же, костюмером. Зарабатывали мало, порой и этих копеек ждали по три месяца. Но оба обожали театр, говорили о нем с блеском в глазах и мечтали, чтобы сын «пошел по театральной линии», как с подчеркнутым изяществом высказывался отец. Благо внешность мальчику позволяла – у сереньких, обычных людей родился чудесно красивый ребенок, звездный мальчик, Маленький принц с далекой безымянной звезды! Даниил играл в школьных спектаклях принцев и готовился к поступлению на театральный факультет местной консерватории.