— Взвод! — голос Модаева.

Слышится бряцание оружия.

— Заряжай!

Передёргивают затворы автоматов.

— Целься!

Снова бряцанье оружия. Прости меня, Господи! Если бы знал какую-нибудь молитву — обязательно прочитал бы. Не знаю я, не знаю! Прости меня, Господи, прости меня, Сын! Прости меня, Ирина, мама, папа! Прощайте! Я закрываю глаза. Слезы бегут по щекам, сопли гоняю, шмыгаю носом. Господи! Только не больно, чтобы сразу. Когда я через несколько минут увижу тебя, то надеюсь, ты простишь, что не знаю я ни одной молитвы. Ладно? Господи помо… Мысли прерывает команда: — Пли!

Залп. Я приготовился к боли от пуль, которые будут рвать тело, плоть, дробить кости, разрывать мясо, ломать череп. Но её не было.

Был только грохот и свист рикошетивших от бетонной стены за нашей спиной пуль. Много пуль прошли над моей и Витиной головой.

Я осторожно приоткрыл глаза. Жив я! Я жив! Я жив! И штаны сухие! Не обделался перед сволочами! Я — жив! Живой! Какой я молодец! Пронесло! Спасибо, Господи! Значит, ты есть на свете! Спасибо тебе!

Поворачиваю голову. Витя тоже стоит и глотает воздух раскрытым ртом. Глаза ошалелые от счастья!

Мы живы! Спасибо тебе, Господи! Мы живы!

Смотрим на расстрельный взвод, на улыбающегося Модаева. Гусейнов тоже улыбается. Подходит ближе.

— Ну что, довольны? Я могу вас убить прямо сейчас, но не хочу. Мне нравится ваша стойкость и упорство. Вы боитесь, вам страшно, но держитесь! Настоящие воины! Я хочу, чтобы вы служили под моим началом с такой же преданностью и отвагой! Согласны? — последняя его фраза холодна, как лезвие кинжала. Как пуля.

Молчим.

— Урок не пошёл впрок. Пойдём другим путём, — Гусь достал пистолет. Приставил к моему виску: — Ну, что Маков, будешь у меня служить?

Я молчу.

— Богданов, в твоих руках жизнь твоего товарища. Если пойдёшь ко мне, то я не буду его убивать. Так как, согласен?

Витька смотрит мне в глаза. В его глазах, на его лице видна борьба. Ему очень хочется послать подальше этого маньяка-изувера и не хочется быть виновником моей гибели.

Я молчу, стараюсь не выдавать своих эмоций. Я устал. Я очень устал. И послать этого мерзавца хочется, и жить тоже неплохо. Что делать? Кто виноват? Вопросы вроде философские, можно о них рассуждать, сидя у телевизора после ужина, попивая пиво. «Гуд бай, Америка!» Как она меня уже достала эта песня!

Странно, сейчас решается моя жизнь, а я мечтаю о глотке холодного пива из запотевшей бутылке. Оно немного вязкое, с громким бульканьем катится в горло. Холодный, чуть горьковатый комок, отдающий хмелем и солодом, течёт вниз, обволакивая своей нежной прохладой истосковавшийся организм.

Чтобы не сойти с ума от затянувшейся паузы, слушаю писк каких-то пичуг. Они что-то свистят, щебечут на заходящем солнышке. Стена, возле которой нас чуть не расстреляли, — а может ещё и расстреляют? — практически целая. Только по верхнему краю следы от пуль. Значит мы здесь первые? Лишили, так сказать, девственности Стену. Давно я никого не лишал девственности! Напоследок Стену лишил! Ха-ха-ха!"Гуд бай. Америка!"

Господи! Витя, ну не тяни кота за хвост! Я уже устал от всего! Я очень устал! Мне все равно, что сделают со мной. Только оставьте меня в покое. Орать тоже нет ни сил, ни возможности. Устал я! Устал!

— Я согласен! — чуть слышно произнёс Виктор.

Нелегко дался ему этот ответ. Лицо все потное, глаза сверкают, разбитые губы дрожат. То ли от нервов, то ли от боли. Я, как могу, улыбаюсь и подмигиваю одним глазом. Ничего, Брат, повоюем!

— Согласен? — Гусейнов торжествует.

— Да, согласен, — голос Виктора слаб.

— Будешь принимать присягу, Маков?

— Нет.

— Даю пять минут — поговори с Маковым. Убеди его.

— Ты обещал, что если я соглашусь, то он будет жить.

— Э-э, нет! Я не обещал, что не буду убивать.

— Не понял!

— Будет он жить, но в том же подвале. Долго он там протянет?

— Отойдите все подальше и дайте сигареты.

— Всем отойти назад. Взвод! Можете перекурить.

Все отошли назад, дали нам полпачки сигарет, спички. Мы сели прямо на землю, опёрлись на стену спинами. Закурили. Хорошие сигареты! Вкусные.

— Ты же, вроде не курил, Вить? Понравилось?

— Выберемся — брошу!

— Я уже так много лет пытаюсь.

— Что делать будем, Олег?

— Хрен его знает, Виктор! И жить хочется, и служить им, тоже, ой как не охота!

— Может представится случай смотаться.

— Может, а может и нет.

— По крайней мере сдохнуть мы с тобой всегда успеем.

— Тоже верно. Всегда можно набить морду Гусю или задушить Модаева, и нас за это расстреляют. Хоть моральное удовлетворение перед смертью получим.

— Так соглашайся!

— А парни, что погибли?

— У них не получилось, у нас может и получится! Вот тебе и повод для мести.

— Попробовать можно.

— Ну что, соглашаемся?

— Давай покурим спокойно, может, что ещё в голову придёт.

Мы докурили без разговоров. Гусейнов и его свора с беспокойством наблюдают за нами, как мы спокойно, безо всяких эмоций курим. Они подходят поближе. Мы как сидели, так и сидим на нагретой земле. От стены приятно холодит, избитая спина отдыхает.

Только сейчас я замечаю, что находимся мы в школьном дворе. Одноэтажное здание сельской школы. Хорошее, чистое, ухоженное здание. Богатое, видать, село было. А сейчас школа закрыта. Тут штаб боевиков-ополченцев. И пацаны-школьники, наверное, тоже воюют. А здесь, в их классах, самозванный генерал устроил свой штаб и пыточную. Все в этой жизни повторяется по спирали.

Господи! Как хорошо! Вот так просто сидеть, смотреть поверх голов расстрельной команды, и кажется, что ты свободен!

Сигарета закончилась. Гусейнов и его сопровождающие подходят поближе. Серёжа жмётся сзади, старается нам в глаза не смотреть.

Ну, что же, Серёжа, мы теперь с тобой в одних окопах. Мерзко с таким дерьмом вместе быть, но что поделаешь. При случае сквитаемся!

— Ну и что, господа офицеры, решили? — Гусейнов насторожён.

— Давай попробуем научить твоих новобранцев. Но не более того, — отвечаю я.

В глаза не смотрю, только под ноги. Предавать своих, даже ради собственной жизни, процесс неприятный. Чувствую, как кровь начинает стучать в голове, в глазах опять круги красно-оранжевые, подташнивает.

— Ну, вот и хорошо! Я же знал, что вы сделаете разумный выбор! Присягу, как я понимаю, принимать не будете?

— Нет. Не будем. Воевать тоже не будем. Только учить новобранцев выживать в бою. Годится?

— Конечно! Сейчас вас отвезут в больницу, немного подлечим, отоспитесь, отмоетесь, подкормим, и за работу! — Гусейнов радостно смеётся и потирает руки.

Он уже собирается уходить, но поворачивается на каблуках и подходит поближе.

— Чуть не забыл. У каждого из вас будет личный телохранитель. Для вашей безопасности, — рожа его кривится в плотоядной ухмылке. — Оружия у вас пока не будет — оружие необходимо на фронте. А то вдруг вы вздумаете какой-нибудь фокус выбросить. А сейчас представляю вам начальника штаба батальона, в котором вы будете служить, подполковника Модаева. С командиром батальона Нуриевым я познакомлю вас позже. Его слово для вас — закон. Телохранители знают, что делать, если вы попробуете не подчиниться командованию. Теперь все вопросы решайте с офицерами.

Не сговариваясь, мы с Виктором плюнули на землю от злости. Не дурак Гусейнов, далеко не дурак!

К нам подошёл Модаев и два вооружённых ополченца. Не из первой роты. Это было видно сразу. Лет по восемнадцать-двадцать, лица насторожённые. Готовы в нас стрелять по поводу и без повода.

У Модаева на лице боролись различные чувства. С одной стороны он переполнен важности от занимаемой должности. А с другой стороны — мы же знаем, что он чмо и предатель.

Мы тоже не ангелы, но когда стреляют чуть выше головы, «сажают на измену», то как-то не очень уютно себя чувствуешь.