в жизни не пробовали относиться к ним по-людски…

Борегар Метерлейн или мастер Бойм, как давно уже звали его жители города, был человеком с

железным сердцем – может, поэтому он любил механизмы больше людей. Когда мальчик родился, повитуха

и доктор в один голос сказали «не жилец» – в груди мальчика что-то свистело и хлюпало вместо

размеренного «тук-тук». Сердце билось прямо под кожей, едва прикрытое тонкой перегородкой плоти. Но

Метерлейн-старший не стал хоронить сына. По совету единственного из докторов, который взялся помочь,

он выковал металлическую пластину, а врач вживил её в грудь младенца. Это не защитило Борегара от

насмешек детей, злых шуток девиц и любопытства соседей, но помогло прожить долгую жизнь. Длинные,

пышные как у женщины волосы мастера обильно тронула седина, машинное масло, сажа и копоть навеки

въелись в большие, испещренные шрамами руки. Он был ещё крепок, но старость уже заглядывала в его

зеркала.

Мастерскую свою Борегар унаследовал от отца и деда. Огромный деревянный ангар с рядами полок

вдоль дальней стены – никто и никогда не стирал с них пыль, ни одна женщина суетливой рукой не

проходилась по бесчисленным масляным или ржавым железкам, не копалась в сундуках и ящиках, полных

таинственными деталями. Шустрые роботы-уборщики, шурша колесиками, дочиста отскребали пол, но

подниматься на стеллажи им строго-настрого запрещалось. Каких только механизмов не пряталось в

мастерской! Допотопные велосипеды с огромными колесами, поломанный парикмахерский автомат,

похожий на кресло для пыток, угрюмые, но все ещё грозные паровые машины прошлого века, самобеглые

коляски с потрескавшимся лаковым верхом и несуразными тормозными педалями. Всевозможные

механические часы, настенные, настольные и напольные – за мелодичный разноголосый звон Борегар и

получил свое прозвище. Он был одним из последних механиков-самоучек, не пошел ни в корпорацию, ни на

завод, презирая поточное, бездушное воспроизводство.

Половину ангара занимали ничейные механоиды – снятые с выпуска, поломанные, немодные и

ненужные, выкинутые на улицу роботы. «Я люблю подбирать на помойках одинокие старые вещи» говорил

мастер Бойм. И подбирал, чинил, смазывал, менял подшипники и шестеренки, полировал металлические

бока, а затем пристраивал трудяг в хорошие руки или сдавал в аренду. Ведь не всякий может позволить себе

новехонький кухонный агрегат, механического садовника или «умную» колыбель. Мастер брал небольшие

деньги, а с бедняков и вовсе гроши, но соседи знали – стоит вернуть робота изувеченным или выбросить за

ненадобностью, никогда больше не получишь от мастера Бойма и ржавой гайки.

Десятки скрипучих стальных подмастерьев трудились в ангаре, не покладая манипуляторов. У

мастера оставалось время, чтобы бродить по городским окраинам, свалкам, депо, собирая несчастные

механизмы в свою тележку. Уличные мальчишки порой смеялись над ним, но обычно помогали – за

леденцы, удивительные игрушки или (о, чудо!) возможность постоять в мастерской, подержать щипцы,

вкрутить болт, осторожно нанести масло, протирая ветошью потайное нутро машины. Учеников Бойм не

брал, но и гнать ребятню не гнал – работы хватало на всех.

«Урожайным временем» для него была осень. Летом старые роботы неохотно шли к людям –

солнечный свет придавал им сил, позволял резвиться на пустошах и съезжать взапуски с холмов. Зимой они

дрожали под снегом в своих непрочных убежищах. Весной гибли во множестве от сырости, ржави и

ядовитых стоков – даже лучшие мастера порой бывают бессильны. А тоска осеннего ветра напоминает об

одиночестве не только людям и птицам, всякая тварь в октябре слепо ищет тепла.

Кожаный плащ мастера Бойма надежно защищал его от дождя, подбитые мехом башмаки грели ноги,

очки в латунной оправе оберегали глаза. Он оставил тачку у самого входа в пустое депо, достал трость,

окованную железом – хитро сработанная, она могла служить и орудием и оружием. Вдоль заваленной

битым кирпичом тропки тянулись склады, кое-где из провалов окон уже показались молоденькие рябины,

жалко обвисшие от сырости. Ржавые остовы вагонов казались тушами допотопных чудовищ. Тощая шавка

выкатилась откуда-то, тявкнула и приблизилась, льстиво виляя хвостом. Еды у мастера не было, он

потрепал собаку по мягким ушам, потом легонько оттолкнул – ступай. Важна была тишина.

Выждав немного, мастер достал маленький ксилофон, выверенный до тона, и прикоснулся

молоточком к блестящим плашкам – дин-донн, дин-донн, ходят роботы на звон. Напрягая слух, он

улавливал каждый шорох – каплет вода с крыши, поскрипывает открытая дверь, лепечут мокрые листья,

шуршит щебенка под маленькими колесами… Некрупный, похожий на колесную гусеницу механоид

выполз из темного склада – хитрец нашел себе уголок посуше. Улыбнувшись в усы, мастер Бойм осторожно

присел, подхватил малыша на руки и спрятал под куртку. Манипуляторы пострадали довольно сильно –

даже не разберешь, кем он был. Но механизм цел. Ну-ка… Тоненький писк раздавался откуда-то из-за

завалов. Мастер пошел на звук, прощупывая путь тростью на случай ям. Несчастный робот провалился в

решетку канализации, успел уцепиться манипулятором, но не смог выбраться, покрылся ржавчиной и

буквально прирос к прутьям. Пришлось вырезать его, придерживая за передние ножки. Механоид так

настрадался, что не шевелился, только чуть вздрагивал. Ничего, соберем, подкрутим, и станет как

новенький.

Первая удача оказалась обманчивой – мастер Бойм обшарил все развалины, насвистывая код, но

кроме собак и ворон никто ему не откликнулся. Или вымерли бедолаги или попались сборщикам

металлолома – в механизмах случалось найти и золото и платину и сапфиры с рубинами, да и медь была

недешевой. И дождь начал усиливаться, небо совсем затянуло. Что ж, двум малышам все равно удалось

помочь.

Провожаемый скучным лаем, мастер Бойм выбрался из развалин, подхватил свою тележку и

пошлепал по лужам к жилым кварталам. Его ждал теплый дом, вкусный грог и горячее рагу с бараниной и

базиликом, приготовленное роботом-поваром – прежде старик принадлежал весьма знатному дому и в его

ржавой памяти сохранились удивительные рецепты.

Впрочем, ужин простыл – заглянув на минутку в ангар, чтобы устроить поудобней новых питомцев,

мастер Бойм провозился с ними до глубокой ночи. Похожий на гусеницу малыш чудом дождался помощи, в

тепле цепь треснула и буквально осыпалась с колес. Когда-то механоид был дамским угодником, полировал

ногти, завивал волосы, массировал чьё-то стареющее лицо – к запаху железа и смазки до сих пор

примешивалась цветочная нота духов. А теперь ему найдется новое дело. Завинтив последний шурупчик,

мастер Бойм уложил малышей в коробку, устланную промасленной ветошью, закрутил газ в лампах и запер

ангар. Пообвыкнутся новички, сами вылезут.

Домашние роботы, выстроившись по росту, от громоздкого носильщика до крохотной мухоловки, как

всегда встретили хозяина у дверей. Растроганный мастер Бойм улыбнулся – он так и не смог понять, каким

образом механоиды всякий раз ощущают его приближение. Ужин тотчас разогрели, тапочки подали и даже

кончик одеяла заботливо отогнули – будь у мастера жена, и она бы не смогла позаботиться лучше. Чтобы

хозяину лучше спалось, робот-секретарь тихонько играл на скрипке, пока дыхание человека не стало

медленным и глубоким.

Будильник в то утро не прозвенел – суетливый робот-посыльный поскребся в двери, едва рассвело. За

знаменитым мастером Метерлейном послал барон Киль, наказав явиться безотлагательно. Барон выдавал

дочь замуж, приглашения уже были разосланы и даже подвенечное платье сшито. Но за день до торжества

кухонных механоидов охватило безумие – вместо того, чтобы взбивать кремы и заливать желе тонкие