— Ладно, сейчас я расскажу тебе настоящую историю Хайфы, — начала Нузха, и я сразу понял, что она сейчас отбарабанит длинную лекцию, которую ее заставили выучить наизусть, но мне важен был только ее голос — нежный и золотистый, как кленовый сироп. — Давным-давно, в прошлом столетии, в этом городе вместе жили самые разные люди. Первыми пришли палестинцы, в том числе мои предки с обеих сторон, — они живут здесь испокон веков. Потом, привлеченные удобной глубоководной гаванью, сюда во множестве перебрались друзы из Ливана, за ними евреи из Турции и Северной Африки, какие-то чокнутые немцы основали здесь колонию тамплиеров, ставшую со временем немецким кварталом, а также бехаиты, эти построили свою крепость и разбили парк на холме, чтобы трудно было до них добраться. А потом возник сионизм. Евреи решили вернуться в Палестину, где их предки жили в давние времена, но не учли одну маленькую деталь: за последние два тысячелетия здесь пустили корни несколько миллионов палестинцев со своими обычаями и традициями. Им вздумалось захватить всю страну. Случалось, что они врывались в селение и убивали всех, как в Дер-Ясине. В апреле 1948-го моему отцу было восемь лет, он помнит, как по Хайфе взад-вперед носились еврейские машины под крики: «Дер-Ясин! Дер-Ясин!», а из их громкоговорителей слышались крики и стоны истребляемых жителей. Палестинцев Хайфы охватила паника, тысячи людей бежали из города, а евреи вселились в их дома. Семья моего отца разделилась, большинство его дядей и теток с детьми бежали в Ливан, а родители осели близ Наблуса, на западном берегу реки Иордан. Моя бабушка и теперь там живет.

— А моя бабушка — знаменитая певица, — вставил я в надежде, что Нузха тоже проявит интерес к моей истории. Но она смотрела на меня без всякого выражения, и я спросил: — Ее зовут Эрра. Хочешь, расскажу?

Она отрицательно покачала головой и призналась, что даже имени такого никогда не слышала! У меня аж дыхание перехватило: я был уверен, что у Эрры мировая слава. Как продолжать разговор после такого конфуза?

— Своим голосом она творит чудеса, — сказал я. — И она… гм… считает, что я тоже могу их творить.

— Как это?

— Это секрет, но тебе скажу, если я для тебя не слишком еврей и могу быть твоим другом.

Она задумалась, потом кивнула.

Тогда я отогнул воротник рубашки и показал ей безупречно круглое пятно у меня на плече.

Нузха внимательно разглядывала его, будто изучала. Потом спросила:

— Ты его используешь при ритуалах?

— М-м-м… нет, не совсем, — протянул я поглаживая свой «аталеф». — Но для меня оно почти живое. Как маленькая летучая мышка которая со мной говорит, советует, что я должен делать.

— Похоже на «мандал», — почти беззвучно шепнула она.

— Что-что? Извини, я…

— Круг, нарисованный на земле, в котором производят магические ритуалы. У меня тоже есть один знак, «захри», — она протянула мне свою правую руку ладонью вверх, и я увидел в середине, прямо над линией жизни, маленькое фиолетовое пятнышко. — В прошлом месяце, — сказала она, снова обхватив колени руками, — родители возили меня в селение возле Наблуса, повидаться с бабушкой. Это всего в нескольких часах пути от Хайфы, но там другой мир. Когда бабушка увидела, что моя рука отмечена захри, она закричала от радости. Я так люблю бабушку… Ты свою тоже любишь, да?

— Конечно.

— Она мне сказала, что я назир, это значит, мне дано видеть малак — ангела, который приказывает и задает вопросы. Считается, что только малые дети могут быть такими медиумами. Понимаешь, бабушка хочет узнать судьбу своего брата Селима. Много лет от него нет вестей, она не знает, прячется он где-то или евреи уже убили его. Тогда она повела меня к шейху. Он рассматривал мою руку и со строгим видом качал головой. И сказал, что, когда я приеду в следующий раз, нам не обойтись без мандала.

Я чувствовал себя не в своей тарелке от всех этих новых слов, но что с того, главное — она поняла, что мы с ней похожи. И я спросил:

— Что же он станет делать, чтобы привести тебя в контакт с этим… ангелом?

— Сначала он сам должен приготовиться. Для этого нужно много молитв и песнопений. А потом, в урочный день, он воскурит ладан и капнет тушью на мою ладонь, вот сюда, а когда тушь высохнет, — еще каплю масла. — Нузха умолкла и почесала нос. Обожаю, когда она так делает.

— Hy, и? — поторопил я с некоторым сомнением в голосе.

— Потом бабушка задаст ему вопрос о своем брате, и, если я буду очень пристально смотреть на каплю масла на ладони, то смогу увидеть в ней малак и он моим голосом ответит на все вопросы.

— В это довольно трудно поверить, — сказал я.

— Да, но это правда, — твердо возразила Нузха. — И ты тоже наверняка избранный, раз у тебя мандал на плече.

Прозвенел звонок — перемена закончилась. Мы молча, порознь, зашагали прочь от своего волшебного укрытия, где нам никто не мешал.

— Это правда, что евреи оккупировали Израиль? — спросил я в тот же вечер за ужином. Мой голос прошелестел едва слышно, но хохот ма был похож на лай.

— Кто вбил тебе эту чушь в голову? — спросила она, и я почувствовал, что краснею до ушей.

— Да так, слышал где-то, не помню, от кого.

— Ладно. Ответ нет. Евреи не захватывали Израиль, они бежали в Израиль в поисках приюта.

— В Палестину, — поправил па.

— В то время страна называлась так, — признала ма. — Их слишком долго преследовали и убивали по всей Европе, это продолжалось веками, и наконец они решили, что им необходима собственная страна.

— К несчастью, — вставил па, — страна, куда они стремились, была уже занята.

— Эрон, не начинай снова! — ма взвыла, как сирена, и мне стало страшно. — Шесть миллионов жертв за шесть лет — куда им было идти? Что они должны были делать? Спокойно сидеть на месте, сказать убийцам: «Приходите, пожалуйста, развлекитесь, перебейте нас всех!»? — Теперь она кричала, а поскольку па, ничего не ответив, встал и начал убирать со стола, ее последние слова — «перебейте нас всех!» — повисли в пустоте. Па принялся мыть посуду, а ма вдруг смутилась, застеснялась своей визгливой вспышки: она велела мне идти спать, хотя было только семь вечера.

Мне бы так хотелось думать, что Нузха была права, когда назвала меня избранным, но я никак не мог понять, ни кем я избран, ни для чего, чувство раздвоенности мучило меня сильней обычного: теперь разлад начался уже не только между ма и па, но и между Еврейской реальной и Нузхой, да сверх того между Нузхой и ма, а ведь я любил их всех! Это меня жутко изводило, я не понимал, почему люди не могут успокоиться и постараться понять друг друга.

Усевшись на свою кровать, я схватил Марвина и энергично потряс его.

«Ты еврей, Марвин?» спросил я, и он замотал головой. — «Ты немец?» Нет. — «Так значит, араб?» — Тоже нет. Я тряс его все сильнее и сильнее. «Ну, Марвин, — сказал я, тыча его кулаком в брюхо, — это слишком легко — сидеть здесь на кровати и с утра до вечера смотреть в потолок. Надо принять решение, поверить во что-то и бороться за то, во что веришь, иначе ты мертвец!»

В этот момент па постучал в дверь, я вздрогнул и уронил мишку.

— Собрался ложиться, приятель?

— Как раз пижаму надеваю, — ответил я, торопливо срывая с себя рубашку, чтобы все выглядело натурально. Па вошел и, тяжело вздохнув, присел на край кровати.

— Знаешь, какая с родом человеческим главная проблема? — спросил он.

— Нет, па.

— У людей вместо мозгов — требуха, в этом все дело. Повсюду, куда ни глянь, именно эта беда. Отшлепать тебя смеху ради?

— Нет, спасибо. Я сегодня немного устал.

— Ладно, сынок. Спокойной ночи. И не обращай внимания на своих сумасшедших родителей, о’кей?

— О’кей, па.

— Точно?

— Точно, о’кей.

Нузха ведет себя со мной очень мило с тех пор, как я показал ей родимое пятно. У меня было смутное чувство, что таким счастьем я обязан недоразумению, но я на всю катушку использовал возможность быть рядом с ней.