Вместе с Вишневским снова работают фронтовой терапевт Молчанов и хирург Бардин.

Александр Александрович все время в поездках, он обследует госпитали в Мурманске, Кандалакше, Кировске, Беломорске, Кеми и множество полевых госпиталей и медсанбатов. Везде оперирует и проводит беседы с врачами.

Интересно, что когда ему приходится оперировать больных с такими «мирными» болезнями, как аппендицит или язвенная болезнь, то он делает это с удовольствием: его охватывает ощущение возврата к мирной жизни. «Вероятно, — пишет он в дневнике, — так должен чувствовать себя солдат, вчерашний крестьянин, меняющий винтовку на плуг».

Впечатления от картин природы в записях Александра Александровича постоянно сопутствуют кратким деловым сообщениям, они врываются совершенно непроизвольно и придают свежесть и яркость.

«1 апреля. Утром посмотрели в Кандалакше еще один госпиталь, потом поехали в санитарный отдел 19-й армии. Горы покрыты снегом, голые скалы, ослепительно блестит на солнце снег. Кое-где он уже начинает таять. По обе стороны дороги устроены канавы и ниши для машин, сугробы до трех метров…»

А вот как описывает Вишневский Мурманск: «Вечером пошли смотреть город. Очень красива темная вода залива на фоне покрытых снегом гор. Масса кораблей — прибыл транспорт. Почти все корабли — стандартные, строившиеся, вероятно, в Америке. Город сильно разрушен. На улице можно встретить моряков различных национальностей: негров, малайцев, в расстегнутых куртках, без шапок, с широкими, во все лицо, бородами, американцев. На этом фоне особенно выделяются прекрасно одетые, с блестящей выправкой и неизменными трубками во рту английские офицеры.

Пошли смотреть бомбоубежище, устроенное в скалах. Громадные залы в нескольких этажах. Никакая современная бомба не может быть опасна для жизни находящихся здесь людей. Смотрели заграничную цветную кинокартину «Конец Гаваны».

Северный флот… Вишневский у главного хирурга флота Арапова — в городке Полярном. Здесь «большие каменные дома, прямо как в Москве», — удивляется Вишневский.

Он восхищается Араповым, «который ведет себя, как настоящий моряк». Он очарован гостеприимством Арапова и его обаянием и доволен отлично устроенным в скале госпиталем.

И все это описание пронизано умением Александра Александровича оценивать внутреннюю культуру людей, с которыми ему все время приходится сталкиваться. Он ищет ее в них и откликается на нее мгновенно.

Майские дни на Карельском фронте отмечены в дневнике следующими записями:

«1 мая. Идет снег. Пошли с Молчановым гулять на реку, параллельную Беломорканалу. Река красивая, широкая, через нее перекинут хороший, мост, рядом плотина. Немного подальше два порога, зрелище потрясающее. Берега усеяны громадными камнями, между ними попадаются участки земли, на которых сажают картофель и другие овощи. Много прошлогодних ягод, выглядывающих из-под снега. В середине реки и на ее изгибах живописные маленькие островки, поросшие соснами. Построить бы здесь маленькую дачку и отдыхать в теплые летние месяцы! Ловить бы рыбу, охотиться!»

Запись, в которой Александр Александрович раскрывается, как отличный хозяин, охотник и рыболов, как человек, не чуждый лиризма, умеющий видеть и ценить красоту природы.

«2 мая. Праздники продолжаются, а я сегодня оперировал больного с абсцессом легкого. Впервые встретился с необходимостью оперировать двумоментно…»

«3 мая. Утром был в госпитале. Пока смотрел раненых, приехал мой шофер с простреленной машиной и весь окровавленный. Оказывается, когда он проезжал по мосту, в него по ошибке дали очередь из автомата. Часовой хотел задержать двух стоявших на мосту мужчин, которые показались ему подозрительными. Пули — шесть штук — попали в лобовое стекло, как раз в то место, где я обычно сижу. Если б я не остался осматривать раненых, то наверняка был бы убит. В конце войны в Беломорске, да еще по ошибке — совсем уж нелепо…»

В конце мая Александр Александрович получил разрешение съездить в Москву. В дневнике есть интересная запись:

«29 мая. Рано утром отправился на вокзал. Ждем поезда вдвоем с Н. С. Молчановым. Усевшись в вагон, узнали, что в этом же поезде едет в Архангельск Д. А. Арапов. Пошли к нему. У него оказалась водка и прекрасная копченая треска. Ехать стало значительно веселее».

В Москве Александр Александрович был принят Е. И. Смирновым и стал просить перевести его с Молчановым на другой фронт. Молчанову Смирнов отказал, а Вишневскому обещал перевод на другой фронт, более действенный. Но это не сбылось: командующий фронтом Мерецков предложил оставить Вишневского на месте. Видимо, этому были серьезные предпосылки, поскольку готовилось наступление на левом фланге между Ладожским и Онежским озерами. И Александр Александрович записывает в дневнике:

«17 июня. Утром вернулся в Алеховщину. То, что я увидел за эти дни, меня очень встревожило.

Санитарная служба армии, имея малое число лечебных учреждений, была поставлена в трудные условия обеспечения наступательных действий войск…

Посмотрев лечебно-эвакуационный план, я сразу же увидел, что предполагаемые потери значительно превышают наличие мест в госпиталях.

Обстановка такая, что вот-вот начнется наступление, а сил и средств у санитарной службы явно недостаточно…»

И вот Вишневский вместе с Песисом собирает совещание корпусных и дивизионных врачей-командиров медсанбатов и ведущих хирургов, на котором ставятся задачи по лечебно-эвакуационному обеспечению войск в связи с предстоящим наступлением.

После совещания Вишневский с хирургами и начальниками корпусов едут на передний край — в город Лодейное Поле. Александр Александрович видит, что от противника их отделяет только река Свирь. Он видит, что вдоль дороги к берегу уже вырыты довольно широкие ходы сообщения. Он думает о том, что нельзя будет свободно подтянуть войска к реке в эти июньские белые ночи. Он осматривает окраины города, где в деревянных уцелевших от бомбардировок домах расположились военные части. Он обеспокоен всем этим. С присущим ему чувством ответственности он обдумывает происходящее, и от 31 июня мы читаем в дневнике такую запись:

«После мощной артиллерийской подготовки, продолжавшейся три с половиной часа, наши части, нанося основной удар левым флангом (район Лодейного Поля), форсировали реку Свирь и начали развивать наступление в направлении на Олонец вдоль северного побережья Ладожского озера (схема № 8).

Я находился в окопе на наблюдательном пункте в районе Лодейного Поля и мог видеть, как наши солдаты под огнем противника переправились через Свирь и захватили маленький плацдарм на противоположном берегу.

Разлившаяся после взрыва плотины Нижнесвирской гидростанции река была серьезной преградой для наступления. Местами ширина ее достигала 500–600 метров. За первыми людьми, переправившимися буквально вплавь, шли лодки, затем плоты, амфибии и понтоны для будущего моста.

На наблюдательном пункте собралось начальство. Мимо везли раненых, их было немного, но обслуживать их нелегко. Убедившись, что дело налаживается, я поехал в медсанбат.

В небе — наши самолеты. Как вся картина, которую я видел, непохожа на то, что было в начале войны. Подумать только! Враг дошел до Москвы, блокировал Ленинград. И все же мы выстояли и теперь наступаем. Партия сумела в этих труднейших условиях организовать народ и армию для победы. Перебазировав на восток крупнейшие промышленные предприятия и мобилизовав все на оборону, страна снабдила армию первоклассной боевой техникой, мы получили большое количество самолетов, замечательных танков, орудий и, наконец, уникальных минометов — «катюш». Вот когда мы начинаем брать реванш у фашистской Германии! Мысли об этом целиком поглотили меня и породили чувство гордости за подвиги советского народа».

25 июня в Москве за форсирование Свири и успешно развивающееся наступление был дан салют в честь войск Карельского фронта.