Так поэт Симонов отвечал на «памятку немецкому солдату», именно тому солдату, который «обязан убить 250 русских».
Гитлер призывает к преступному убийству, Симонов призывает к законному возмездию за него…
Но вернемся к рассказу о Вишневском. Как-то сын Александра Александровича — Саша говорил мне, что одно время в институте имени его деда А. В. Вишневского, где Саша работает со студенческих времен, стали мало применять хирургию, уступая тенденции лечить больных терапевтическим путем. «А когда мало оперируешь, — говорил Саша, — уходит практика и уносит профессиональные навыки».
5 марта 1942 года Александр Александрович писал в своем дневнике: «Утром оперировал аппендицит. Редко оперирую и чувствую, что это начинает отрицательно сказываться на моей хирургической технике».
Хирург, подобно скрипачу или пианисту, должен ежедневно работать, чтобы не потерять техники. И видимо, чисто научный труд, как и административная деятельность, является препятствием для практики. И следует их резко разграничивать. Немногим дано удачно сочетать руководящую деятельность и профессиональную практику, за это, как правило, приходится расплачиваться собственным здоровьем.
Александр Александрович не дожил до семидесяти лет, слишком велика была отдача! Очень много сил отнимали у него административные функции и научная работа, а также борьба за отстаивание своих принципов, за свои открытия в науке и врачебной практике. Вот, к примеру, скажем, целая эпопея в его жизни, связанная с борьбой против шока.
Что такое шок? Потеря сознания во время ранения? Обморок? Пытаюсь представить себе это состояние. Когда моя внучка, десятилетняя Ольга, попала под колесо автомобиля и у нее была сломана и поранена щиколотка на левой ноге, она была доставлена в больницу в состоянии шока, что не дало возможности ни вправить кость, ни зашить раны.
— Оленька, — спрашивала я внучку, когда она поправилась, — скажи мне, что ты в эту минуту ощущала?
— Ощущение очень странное: вижу свою ногу, рваную рану, вижу белую торчащую кость с острым концом, вижу, как льется кровь, а боли не чувствую, все словно во сне. Спрашивают — отвечаю, а что говорю, даже не соображаю, и все мне безразлично…
Итак, это удар по нервам, вызванный какой-то физической травмой, ранением, падением с высоты… Как оказалось, в состоянии шока хирургическое вмешательство не допускается, оно может привести к смертельному исходу, или, как в медицине говорится, к легальному. (Слово-то какое! Будто воздушное!)
В августе 1942 года Александр Александрович сделал в Москве на пленуме ученого медицинского совета доклад о борьбе с шоком новокаиновой блокадой по А. В. Вишневскому. И вот запись:
«27 августа. Читал свой доклад. Он явился, в сущности, итогом наблюдений, которые мне удалось провести во время боевых событий у реки Халхин-Гол, в войне с Финляндией и в течение первого года Отечественной войны. Основываясь на личном опыте, я отметил, что самый простой, самый доступный в боевой обстановке и в то же самое время чрезвычайно эффективный метод борьбы с шоком — это новокаиновая блокада по А. В. Вишневскому. Блокада и гемотрансфузии нормализуют нервную трофику и гемодинамику при травматическом шоке…
Мой доклад был встречен хорошо».
А 30 августа Александр Александрович записывает следующее: «Вечером на секциях, где вырабатывалась резолюция по борьбе с шоком, председательствующий настаивал на том, чтобы вычеркнуть фамилию Вишневского, а блокаду оставить, упрямо называя наш способ нейровагосимпатической блокады «блоком по Бурденко». Я протестовал. Меня поддержал Банайтис».
И вот так всю жизнь ему приходилось отстаивать свои методы, несмотря на их правильность и успешное применение в хирургии.
А ведь из-за этого метода борьбы с шоком в 1931 году, когда Александр Александрович работал в Военномедицинской академии в Ленинграде преподавателем нормальной анатомии, за спор с кем-то из его руководителей он поплатился Тем, что был послан на три года в лепрозорий под Ленинградом. Там он изучал значение нервной трофики в патогенезе и успешно лечил методом Вишневского больных проказой. Там же он и написал докторскую диссертацию, получившую высокую оценку.
В «Дневнике хирурга» среди одиннадцати схематических карт военных действий имеется лишь одна фотография, но и на ней нет Александра Александровича. Сделана она была в августе 1942 года в Архангельском во время VI пленума врачей-фронтовиков, когда в перерыве двадцать два участника пленума во главе с начальником сануправления армии, Ефимом Ивановичем Смирновым, решили сняться на память.
Я рассматриваю эти серьезные, усталые лица крупнейших хирургов того времени, ушедших на фронт, и среди них узнаю соседа моего по даче — Владимира Семеновича Левита, Сергея Сергеевича Юдина, с которым дружила, Николая Ниловича Бурденко и самого Ефима Ивановича, очень любившего моего отца. И вот запись в дневнике Вишневского по поводу этого снимка:
«30 августа: После закрытия пленума небольшой компанией поехали обедать в Архангельское… Оказывается, некоторые участники вместе сфотографировались. А я и не знал. Очень жаль — хорошая была бы память…»
Да, память осталась, хотя многих из них уже нет на свете, как нет самого Вишневского.
1943 год начинается в дневнике с записи об освобождении Ленинграда. Александр Александрович, будучи на Волховском фронте, очень живо описывает это событие, которому сам был свидетелем. Он ездил по соседним госпиталям, медсанбатам, ежедневно оперировал раненых и внимательно следил за продвижением нашей армии. Одновременно он готовился к докладу, с которым выступил в конце апреля в Москве. И снова были «битвы» с хирургами, выступавшими против тезисов его доклада, и все же за основу была принята «классификация ранений суставов по Вишневскому».
Впрочем, видимо, в таких спорах и рождается новое.
В августе этого года Александр Александрович сам оказывается в положении «раненого». Выучившись на фронте водить машину, однажды он поехал в Тихвин для осмотра тамошнего госпиталя, по дороге попал в аварию и вот как описывает эту историю:
«26 августа… Дорога идет лесом. Решил сесть за руль. Отличное ровное шоссе, я прибавил газу и, задумавшись, резко повернул руль, затем повернул его круто в обратную сторону и, растерявшись, вместо тормоза сильно нажал на акселератор. Машина рванулась, перескочила через кювет, я вылетел из нее и очень сильно ударился левым плечом о землю. Через меня перелетел шофер, а машина все еще продолжала двигаться по инерции. Когда она наконец остановилась, я поднялся и сразу задал себе вопрос: «Перелом или вывих?» Состояние было весьма неважное, хотя боли в первый момент я не почувствовал, видимо, из-за местного шока…
Любопытно, что я никогда до этого не ломал костей, а между тем ощущал боль при движении костных обломков как чувство совершенно знакомое. Неожиданно полил сильный дождь, даже с градом, машина была открытая, и я сильно промок. Последние двадцать километров ехать было очень трудно. Наконец добрались до Тихвина, и я с Данюшевским отправился в госпиталь. Попросил позвать доктора Чеглецова и рентгенолога… Когда меня повели в рентгеновский кабинет, я сам взобрался на стол, твердо решив не стонать. Сделали снимок, проявили, начали шептаться. Я поднялся, подошел к экрану и увидел — вывих плечевой кости, вколоченный перелом шейки и отрыв большого бугра. Пошли в операционную. Я сел на табурет и показал Чеглецову точку в центре дельтовидной мышцы. Он сделал анестезию кожи, затем взял большую иглу, и я скомандовал, чтобы он через кожный желвак продвинул иглу поглубже до кости и непрерывно по ходу движения иглы вводил раствор новокаина. Делал он это нерешительно, из иглы периодически выступала кровь… Начали отводить плечо, и отведение прошло безболезненно. Я почувствовал радость и гордость за наш метод».
Два месяца Александр Александрович лечил сломанную руку, проверяя на себе работу рентгенологов, медсестер, на собственном опыте делая разные профессиональные наблюдения. Даже находясь на положении больного, он не прерывал работы за столом, писал статьи и предисловие к сборнику материалов о военно-полевой хирургии, редактировал. Дневник за это время пополнился интересными записями-размышлениями о моральном облике врача-хирурга, о конвейерном обслуживании раненых бригадами, о многом другом. И вот наконец такая запись:
