В 1935 году я успешно сдал конкурсные вступительные экзамены в школу флотских артиллеристов. Шесть месяцев спустя я был повышен в звании и опять получил назначение на корабль, на этот раз на линкор «Харуна», где в мои обязанности входило обслуживание одного из 16-дюймовых башенных орудий. Дела пошли на лад, после нескольких месяцев на борту линкора «Харуна» я стал унтер-офицером, получив звание старшины третьей статьи.

По своему составу Императорские вооруженные силы Японии делились на армию и военно-морской флот. Оба этих рода войск имели свои собственные военно-воздушные силы. До начала и в период Второй мировой войны вопрос о создании военно-воздушных сил, как обособленного рода войск, даже не рассматривался. Не существовало и морской пехоты, аналогичной отдельному Корпусу морской пехоты США. Специально отобранные подразделения армии и флота проходили десантную подготовку и выполняли те же задачи, что и подразделения морской пехоты иностранных держав.

В середине тридцатых годов подготовка всех летчиков для военно-морских сил осуществлялась в Школе пилотов морской авиации в местечке Цутиура, в 50 милях к северо-востоку от Токио. Обучались в школе три категории курсантов: младшие офицеры, окончившие Военно-морскую академию в городе Этадзима на западе Японии, находящиеся на действительной службе старшины военно-морского флота и юноши, изъявившие желание стать пилотами военно-морской авиации.

После вступления Японии в крупномасштабную войну с Соединенными Штатами, предпринимая отчаянную попытку поставить подготовку военных летчиков «на поток», командование военно-морских сил значительно увеличило количество школ пилотов морской авиации. Но в 1937 году идеи массовой подготовки летчиков просто не существовало. Обучение летному мастерству являлось уделом для избранных, и только самые достойные могли надеяться всего лишь на рассмотрение своей кандидатуры для поступления. В школу в Цутиуре принимали только небольшую часть подавших заявление о приеме. Когда в 1937 году я подал свои документы, лишь 70 человек из более 1500 кандидатов были отобраны для учебы. Мое ликование не знало границ, когда я обнаружил свое имя в списке 70 военнослужащих, зачисленных на учебу. Поступлением в школу в Цутиуре я смыл с себя позор за провал в токийской школе. Этим я восстанавливал честь своей семьи и деревни и оправдывал возложенные на меня надежды.

Можно представить, с каким удовольствием я возвращался в дом своего дядюшки в Токио, получив свой первый отпуск. Я перестал быть разочаровавшим своих близких, непослушным подростком, спасовавшим перед постигшим меня провалом в учебе. Я был переполняемым гордостью двадцатилетним юношей в новенькой форме морского летчика со сверкающими пуговицами и горел желанием выслушивать поздравления членов семьи дяди. Увидев свою кузину Хацуо, я опешил. Маленькая школьница исчезла, вместо нее передо мной предстала очень привлекательная пятнадцатилетняя ученица старших классов. Приветствуя меня, Хацуо не ограничилась лишь проявлением родственных чувств.

У меня состоялась долгая беседа с дядей, всегда проявлявшим глубокий интерес к моей жизни, и я не без гордости отметил, как ему приятен мой рассказ об успешном исходе моих злоключений в рядах новобранцев, самостоятельной учебе и повышении в звании. Он снова гордился мной, что было отнюдь немаловажно для меня после того, как я так подвел его в прошлом. Мой приезд в его дом, где я находился в обществе своих близких и Хацуо, стал одним из самых приятных за долгое время моментов. После обеда мы провели вечер в гостиной, где Хацуо, после долгих уговоров, удостоила меня чести своей игрой на фортепиано.

Игра Хацуо отнюдь не отличалась виртуозностью, ибо она начала свои занятия музыкой всего три года назад, но я не был строгим ценителем, и мне ее исполнение показалось очень красивым. Дивные звуки музыки Моцарта, первый за долгие месяцы приезд к родным, сердечное приветствие Хацуо доставили мне невероятное удовольствие. Здесь, пожалуй, впервые за целую вечность вместо грубости и жестокости службы в военно-морском флоте я был окружен добротой, покоем и красотой. Чувства переполняли меня. Но мой приезд продлился недолго, и вскоре я вернулся в школу.

Учебный комплекс в Цутиуре располагался рядом с большим озером и примыкал к аэродрому с двумя взлетно-посадочными полосами, чья длина составляла 3000 и 2200 ярдов. В огромных ангарах можно было разместить сотни самолетов, и жизнь на базе не замирала ни на секунду.

Видимо, мне было так и не суждено перестать удивляться тому, что готовил мне каждый новый этап обучения. Едва приступив к занятиям в новой школе, я обнаружил, что весь мой прежний опыт знакомства с флотской дисциплиной был всего лишь цветочками. Я с изумлением осознал, что обычаи привития дисциплинарных навыков на базе в Сасебо были всего лишь приятным времяпрепровождением по сравнению с существующими в Цутиуре. Даже школа флотских артиллеристов казалась детским садом в сравнении с летной школой.

– Летчик-истребитель должен быть агрессивным и цепким. Всегда. – Такими словами вместо приветствия встретил нас атлетически сложенный инструктор по борьбе, собравший нас для первого занятия. – Здесь, в Цутиуре, мы собираемся привить вам эти черты, иначе вы никогда не станете летчиками морской авиации.

Не теряя времени, он начал знакомить нас со своими идеями того, как нам следует научиться проявлять постоянную агрессивность. Инструктор наугад выбирал двух человек из группы и приказывал им бороться. Победителю в схватке затем было позволено покинуть борцовский ковер.

Его потерпевшему поражение противнику везло меньше. Он оставался на ковре в ожидании нового противника из числа будущих летчиков. До тех пор пока он проигрывал, он не покидал ковра, теряя силы после каждой схватки, в которых его нещадно колотили и часто наносили повреждения. В случае необходимости его заставляли бороться с каждым из остальных шестидесяти девяти курсантов. Если по окончании следовавших одна за другой шестидесяти девяти схваток он сохранял способность держаться на ногах, то считался годным – но всего лишь еще на один день. На следующий день он снова вступал в схватку с противником и продолжал бороться до тех пор, пока не выходил победителем, в противном случае его исключали из школы.

Решимость курсантов не оказаться отчисленными из летной школы превращала эти борцовские поединки в сцены жестокого противостояния. Частенько курсанты теряли сознание. Это, тем не менее, не избавляло их от того, что считалось обязательной учебной дисциплиной. Их приводили в чувство ведром холодной воды или иным способом и вновь отправляли на ковер.

По окончании месяца базовой подготовки на земле мы приступили к первым учебным полетам. Учебные полеты проводились утром, а днем проходили занятия в классах. После ужина до отбоя у нас было два часа для самостоятельного изучения учебных предметов.

Шли месяцы, и наше число неумолимо сокращалось. Курс обучения требовал от курсантов достижения совершенства, и любого могли отчислить за малейшее нарушение правил. Поскольку летчики морской авиации считались элитой военно-морского флота, права на ошибку у нас не было. До завершения десятимесячного курса обучения сорок пять из первоначально принятых семидесяти курсантов были отчислены из школы. Наши учителя не исповедовали знакомых мне по прежним местам учебы принципов привития знаний путем палочной дисциплины, но наличие у них права исключить любого курсанта за малейший проступок внушало куда больший страх, чем зверское избиение.

Неукоснительное следование принципу избавления от нарушителей существующего порядка было продемонстрировано нам накануне выпуска из школы – за день до окончания был отчислен один из курсантов. Патруль заметил его входящим в один из запрещенных для посещения баров в Цутиуре, куда он направлялся отметить свое «успешное окончание школы». Но он поспешил. По возвращении в казарму ему было приказано доложить о проступке начальству. Пытаясь вымолить прощение, курсант даже встал на колени перед офицерами, но это ему не помогло.