Был среди эвенов Омы и один русский — молодой парень Семен Кокулев, приемщик пушнины, он же завмаг и продавец небольшого магазинчика, и был еще эвен Марьямов, тоже молодой парень, учитель школы-четырехлетки, свободно владевший русским, с которым тоже можно было поговорить, так как остальные эвены, населявшие Ому, или совсем не знали русского языка, или знали крайне плохо. Зуев посетил того и другого, взяв с собой и Леона, которому оказывал некоторое предпочтение перед другими, возможно, потому, что был этот «студент» немногословен, да и упрям характером, в чем Зуев убедился еще в Хабаровске, когда Леон из-за Алены отверг его предложение.

Впрочем, ничего ценного из встречи с Кокулевым и Марьямовым они не почерпнули. Первый сказал, что он здесь недавно, близко с местными еще не сошелся. Слыхал, что раньше Павел Касымов неплохо промышлял пушнину, но, потеряв глаз, охоту забросил. О самородках тоже слышал, но видеть не видел, и никто не видел. Касымов всем показывает только квитанции золотоприемной кассы — сколько выдали денег, чтобы ясно было, где он их берет. «Надо думать, в голове у него кое-что есть, — говорил им Кокулев, — Из местных и в райцентр никто не ходит. Так до райцентра сто километров, а до прииска — все двести. Значит, хорошо дорожку изучил, да и унюхал же как-то, где эта самая касса». Зуев спросил, не слышал ли Кокулев, чтобы кто-нибудь еще из поселковых находил самородки. Кокулев ответил, что никто не находил, иначе в поселке было бы известно. Зуев перевел разговор на продовольственную тему, интересуясь, когда завозят продукты, в каком ассортименте и так далее, поскольку, как бы далеко от Омы ни вели они поиск, а пополнять запасы продуктов им предстояло здесь. И они узнали, что «аннушка» с товаром прилетает в первых числах каждого месяца, но и без этого галет, сухарей, тушенки и прочих консервов в магазине всегда в достатке, и потому за продуктами можно являться в любое время. Воспользовавшись знакомством с Кокулевым, Леон спросил, нет ли у него в продаже сапог среднего размера. Кокулев повел его на склад и выудил из груды разномастной обуви отличные яловые сапоги тридцать восьмого размера. Алена подпрыгнула от радости, когда Леон принес ей эти сапоги. Еще не примерив их, не зная, годны ли они ей, Алена порывисто обняла Леона, прижалась к нему и потерлась щекой о его плечо, и столько было нежности в этом ее порыве, что того охватило желание обнять Алену и поцеловать ее. Но рядом был Зуев и были обе дочки Касымова, готовые, как показалось Леону, прыснуть ехидным смехом, глядя на них. И он с напускным равнодушием отстранил от себя Алену, нахмурившись, сказал ей:

— Ты надень сперва, тогда радуйся. Может, малы окажутся.

И Алена сразу поникла, в лице и в глазах ее отразилась боль, как у ребенка, которого неожиданно и незаслуженно обидели. И тут же быстро отошла от Леона. Сдернув с веревки свои портянки, присела на крыльцо и, обматывая ноги портянками, стала всовывать их в сапоги. А потом вскочила с крыльца, притопнула одной, другой ногою и сказала весело, задиристо — не Леону, нет, не ему, а сестрам Касымовым, наблюдавшим за нею (Зуева уже не было, Зуев ушел в избу) — только им, сестрам, сказала:

— Вот это сапоги-сапожки! Всю жизнь о таких мечтала! — И тогда лишь: ох как укоризненно посмотрела на Леона.

В тот же день Леон с Зуевым отправились к Марьямову и застали его в школе — в такой же избе, как прочие. В одной комнатенке жил он сам, в другой, побольше, помещались все четыре класса. Один ряд парт — первый класс, другой — второй и так далее. Было воскресенье, и Марьямов мыл в «классах» полы. Прервав с их приходом свое занятие, он любезно пригласил их присесть за парты. Это был симпатичный, вежливый парень, с располагающей к себе, несколько смущенной улыбкой. Но и он, как и Кокулев, не мог им дать дельного совета, хотя бы потому, что тоже недавно учительствовал в Оме и сам был нездешний. Видимо, он жил, строго замкнувшись в своем школьном мире, поскольку даже не слышал о самородках Касымова. И о самом Павле Касымове ничего не мог сказать, кроме того, что ему не приходилось ни бывать у него, ни беседовать с ним. Сказать он мог о Матвее Касымове, младшем брате Павла. Этого Касымова он знал, в школе учились его сыновья: один, Кирила, — в третьем классе, другой, Николай, — в первом. И пожалел Марьямов, что нет сейчас Матвея Касымова в поселке. По его словам, Матвей Касымов лучше всех знал здешнюю тайгу, он исходил ее вдоль и поперек, выпасая оленей, и мог бы помочь в составлении черновой карты, о которой упомянул Зуев. Марьямов спросил, нельзя ли ему примкнуть к геологам и помочь поиску, Через две недели начнутся каникулы, и он будет свободен. «Обузой вам не стану, я ведь таежник, — сказал Марьямов, которого во все время их разговора с ними не покидало смущение. — Родители и сейчас в суликчанской тайге с оленями кочуют. Собирался на лето к ним, но, если вы не против, я бы с удовольствием», Зуев не отказал Марьямову. Договорились так: придут ребята в Ому за продуктами, заберут Марьямова с собой.

Когда ушли от Марьямова, Зуев спросил Леона: «Ну, студентки какое твое мнение о Касымове?» — «Я ему не верю», — ответил Леон. «Ну а какой выход? Взять другого проводника? — продолжал Зуев, И сказал, будто только в ту минуту и решил окончательно: — Нет, пусть ведет». — «Значит, вы ему верите? Тому, что он случайно находил самородки?» — «И верю, и не верю, — признался Зуев. — Ладно, студент, в тайге разберемся».

Из Омы они уходили в четыре утра. Было светло. Солнце уже взошло над тайгой и пронизывало тонкими лучами кисею тумана, окутавшего деревья. За околицу их провожали жена и дочки Касымова и молодой учитель Марьямов.

С беспечной легкостью покидали они Ому, и Яшка Тумаков, кивая Олегу и Степе Егоровым и указывая им глазами на дочек Касымова, громко и шутливо декламировал из «Боярина Орши»:

Никто из них не знал тогда, что не будет им счастья в этой стороне и в этой экспедиции и что только двое из них, Леон да Мишка Архангел, останутся в живых. В живых останется и учитель Марьямов. Видимо, какой-то эвенский бог отведет его от гибели. Первый раз Зуев пошлет за продуктами в Ому Павла Касымова и братьев Егоровых. Марьямов встретит их, преисполненный решимости отправиться с ними в тайгу. Но в тот же день из пролетавшей над поселком «аннушки» сбросят мешок с почтой, и Марьямов вместе с газетами получит письмо, которое понудит его срочно отправиться в райцентр на семинар учителей.

А они… они что же? Они два месяца лазили по тайге, кормили мошку, увязали в болотине, сушились у костров, промывали в лотках песок по берегам каждой речки и ручья и просто в лужах после дождей в надежде, что на дно лотка осядут золотые знаки. Многое встречалось на пути: дикие олени и лоси, медведи, птицы, сопки и скалы, глыбы нетающего льда в глубоких теснинах — только золото не попадалось. Не то что самородки не валялись под ногами, даже мелкий песок ни разу не показался в лотках. «Найтём, найтём солята! — неизменно уверял их Касымов. — Исцо зима нет, лето исцо. Немноска хотить будим — найтём!» Словом, Павел Касымов не падал духом. И не столько под ноги смотрел своим одним глазом, сколько шарил им поверху, выискивая «мясо». Стрелял он из ружья не целясь — отлично стрелял. Завалил медведя и лосиху, щелкал куропаток. При таком проводнике у них не выводились свежее и копченое мясо и свежая дичь.

Зуева Касымов побаивался, во всем ему поддакивал.

После того как, покинув Ому, они недели две шатались по сухой тайге, где не было ни одного порядочного ручья, Зуев сказал Касымову, что в этих местах не может быть золота, и Касымов охотно согласился: «Не мосет, не мосет, там другой места бил! Нада искай та места. Там вода бил!» Они повернули круто на север, но вскоре наткнулись на горный хребет и пошли на восток, все дальше уходя от Омы. Касымову больше не верили, открыто говорили ему: «Касымов, сколько ты нас за нос водить будешь? Когда жилу покажешь? Не стыдно тебе такое богатство скрывать?»— «Ститна, ститна, — широко улыбался в ответ Касымов. — Сам не снай, где сёл тахта. Сдес сёл, там сёл, вся тайха сёл». Мишка, получивший уже у них укороченное имя Архангел, как-то в отсутствие Касымова брякнул: «Чикается с ним Зуев, а я б запросто. Придушить его, гада, и точка. В момент язык расшнурует». Зуев услышал, хотя и был в палатке, — составлял карту местности, по которой проходили. Быстро вышел из палатки и взорвался: «Вы мне эти тюремные замашки бросьте. Еще раз подобное услышу — и на все четыре стороны!» — «Да я так… шутку сшутил», — стушевался Мишка. «Никаких «так» и «этак», ясно?» — оборвал Зуев.