Низ и верх обрели один цвет – цвет сердца урагана, против, грязный цвет всех страхов человеческих, поднявшихся из самых глубин даймонова мира. Объединившись, они кусали катергу, заставляя бороться за каждое мгновение существования.
Ветра, свивавшие смертельные узоры, кидали утлое, такое маленькое по сравнению с целым светом судёнышко вытянутой формы с низкими бортами, специально сделанными для уменьшения сопротивления ветра…Как Лид жалел, что корабелы не пожелали хотя бы до человеческого пояса поднять борта! Доходившие лишь до щиколоток, они не могли принести успокоение и защиту при таком ветре…Спастись можно было бы лишь в трюме, но туда не пробраться! Снесёт! Ураган засосёт внутрь, и поминай, как звали!
Само время было пожрано чёрными вихрями. Откуда-то из глубины, из темнейшей ночи, выросло ужасное, гигантское пятно…Ставшее затем…Что-то? Вырисовывается…
Скала! Это скала!
Лид – дикий взгляд затравленного и обречённого зверя – посмотрел в сторону руля. Нарсес и ставшие его помощниками кентурионы уже крутили его вовсю, силясь победить ветер и облететь скалу…
Он, прежде виночерпий самого ванакта, живший спокойно (с учётом каждодневных интриг и опасности продегустировать яд конечно же, но это так, это быстро входит в привычку) и даже хорошо, – он с прекратившим бой сердцем взирал на покидавшие тьму каменные отроги, деревья, выкорчёвываемые ветром…
Гранитный пик, бросавший вызов самим небесам, оказался прямо перед его глазами. Корма. Грань тьмы. Шажок. Ещё шажок. Ветер в ушах. И – пик… Они неслись прямо на него!
Аркадий вцепился ещё сильнее – хотя мгновение до того считал, что сильнее некуда – в кольцо-держатель. Разум отказался работать и, похоже, покинул ставшее ненужным тело. Сердце же покрылось коркой застывшей боли. Они неслись прямо на скалу. Прямо…на…скалу…
Он встретил и проводил глазами одинокое древо, дуб, корнями вцепившийся в камень и не поддававшийся урагану. Крона его поравнялась с кормой. Прошла напротив глаз Аркадия. Исчезла во тьме. Лид сглотнул. Он уже успел проститься с миром.
А мир, столь невежливый, совсем не спешил сделать то же самое в ответ…
Они летели сквозь тьму. И они были живы. И пусть ветер шумел в ушах, оглушая, пусть ураган нёс их неизвестно куда, – но они были живы.
А потом…Потом…
Сквозь казавшуюся непроглядной тьму проступили звёзды. Они становились всё крупнее с каждым мгновеньем – а ещё росли в числе. Не успел Аркадий понять, в чём дело, как звёзды эти, поток серебристых крошек, наполнили собой палубу и воздух вокруг. И были столь дивными и прекрасными эти звёзды, борцы с тьмой, что Лид подумал: то встречает их Повелитель ванактов, спасая от непроглядной черноты.
Звёзды были повсюду, сверкая даже во тьме внутренним, тёплым, чарующим светом, вселяя надежду и веру: они победят. Они обязательно победят эту тьму!..
И даже бывший виночерпий ванакта, сам не раз травивший людей и ненавидящий спасавшего его Нарсеса, поверил в чудо…
Глава 8
Привычно скрипели колёса повозки, потяжелевшей ровно на одного человека. Конхобар предпочитал большую часть времени храпеть и, изредка просыпаясь, жутко рыгать. Олаф, всякого повидавший на своём веку, сам выпивший не одно озеро пива, терзался в догадках: сколько же можно?! Рагмар ожидал, когда герой Альбы проснётся, чтобы подробнее расспросить об Анку и прочих духах конхобарова народа. Везучий удивлялся, откуда такой жгучий интерес у зеленокожего? Последний, однако, не мог ничего вразумительного ответить. Говорил, мол, не хватает у него знания человеческого языка, чтоб объяснить. Командир махнул рукой. Пусть его! Лишь бы орк не позабыл о ратных делах, как Ричард, в погоне за знаниями.
Кстати, о Магусе. Он пришёл в себя после боя с Дельбрюком – во всяком случае, физически. Что до состояния его духа…В глазах мага чернела пустота тьмы (или, быть может, тьма пустоты?..), а на все расспросы товарищей по оружию он лишь пожимал плечами. Даже книгу любимую – и ту в руки не брал. Олаф более всего беспокоился о своём друге. Да-да, наверное, Ричард был единственным человеком, которого Везучий считал другом – и который дожил до сего дня.
Повозка поднялась в гору. Приложив ладонь ко лбу, Олаф сумел разглядеть в лучах полуденного солнца располагавшуюся в низине деревушку…Вот именно, что располагавшуюся – когда-то…
Ошмётки чёрного дыма, поднимавшиеся над головёшками – вот и всё, что осталось от селения. Никого в живых там не осталось: уж Олаф-то знал, как орудуют наёмники…
***
Он был неприметным парнем в их деревне – неприметным потому, что совершенно обычным. Так же играл в шары и бабки, кольца и "сбегай-за-горизонт". Эдвин пользовался вниманием среди девочек своими белокурыми волосами, Эдмунд – хорошим голосом, Бьярни мог поднять высоко над землёй громадный булыжник, а Лейф мог переплыть реку. Вдоль. А Олаф был таким, как все остальные. Может быть, чуть более сметливым и чуть менее наглым, чем все остальные, а потому предпочитал помалкивать да слушать. Когда подрос, помогал отцу в кузнице. Нет, силачом он оттого не стал, но крепкий кулак потом не раз выручал из самых разных передряг. Там же Олаф хорошо узнал свойства металлов, способы ковки и достоинства самого разного оружия. Нет, обычный сельский кузнец вряд ли хотя бы раз в полгода занимался оружием, но их деревня была особой. Он располагалась на самой границе между Глоркастером и Лефером, а потому кто не был здесь вооружён – тот уже не был. Просто, не правда ли?
День проходил за днём, неделя за неделей, и даже, со временем, – год за годом. Олаф многому научился. И даже, кажется, ему здесь, дома, очень нравилось. Все ребята деревни, чуть им исполнялось лет десять, мечтали отправиться "в большой мир". Собираясь вечерами около костра, они делились между собой мечтами и надеждами. Кто-то говорил, что станет правителем города, а может, целых двух! Кто-то мечтал о полном золотых монет котелке – там, точно-точно, могли поместиться все богатства мира! Кто-то видел себя рыцарем, и чтоб непременно на белом коне (потому что герои всегда на белых конях), и чтоб – взаправду! – верные вассалы за спиной, а впереди вражье воинство, трусливое и подлое. Что враг должен быть труслив, а душонка его с червоточинкой, уверены были все ребята деревни как один.
И только Олаф видел себя Олафом, тем, кто он есть сейчас. Иного он не желал. Ему трудно было складывать мысли свои в слова, и никак не удавалось объяснить, почему ему кажется это правильным. Кажется – и всё.
Время проходило. Вот они уже стали совсем-совсем старыми: ребятам стукнуло кому шестнадцать, а кому и все семнадцать! Многим только эту "старость" и довелось повидать…
Прежние годы выдались на редкость мирными. Вообще, конечно, Двенадцать городов редко воевали (не считать же войной набег десятка-другого воинов на пограничную деревню?), всё больше почитая торговлю. Но той зимой Лорд Глоркастер какой-то-там-по-счету потребовал не распространять на его подданных новые пошлины на провоз зерна. Глоркастерская пшеница славилась по всему Двенадцатиградью, и была одним из средств к существованию подданных Лорда. Городской совет не желал давать кому-либо таких привилегий, а значит, наносил ущерб кошелькам соседей. Бароны, пораскинув в уме, сравнивая затраты на крестьянские рты и потери от пошлин, решили воевать. Оно завсегда так повелось в Двенадцатиградье: прашвая, что знатному дороже, деньги или люди, ты уже заранее знал ответ.
