Никто и никогда не писал еще такой книги. Нам всем кажется, что суд и тюрьма – это дело взрослых. Дети не считаются, дети – они такие сидят себе где-то в уголке, пока взрослые занимаются Действительно Важными Проблемами. Взрослым кажется, что суд и тюрьма – это они, важные проблемы.

А самые важные по-прежнему дети.

Сколько бы им ни было – пять или пятнадцать, они самые главные. Они по-своему переживают свалившуюся беду, по-своему взрослеют, несут свои новые знания и переживания – кому? Ведь самым близким взрослым сейчас не до них, когда в семью пришла Большая Проблема.

Прочитайте эту пронзительную книгу. Положите ее аккуратно на столик своему ребенку – сколько бы ему ни было, пусть эта книга будет его оберегом. Вы же не знаете, что может случится в жизни. Никто не планирует садиться в тюрьму, но случается так, как произошло с папой героини этой книги. Простым хорошим папой, любящим и любимым. Оглянитесь вокруг – и, уверяю вас, если вы будете достаточно внимательны и тактичны, вы обнаружите, например, одноклассника своего ребенка, у которого случилась такая же Большая Проблема.

Берегите себя. Берегите детей. И твердо знайте: тюрьма – далеко не самое страшное испытание, которое может случиться в жизни. Она делает сильнее сильных, она делает настоящие чувства ярче и стирает наносное и случайное. Это же важно – вовремя разобраться, что в твоей жизни наносное, а что настоящее. Именно про это книга, которую вы держите сейчас в руках. Про счастье, которое ты обретаешь в самых сложных обстоятельствах. А значит – ценишь и хранишь.

Ольга Романова, благотворительный фонд помощи

осужденным и их семьям «Русь Сидящая»

Я режу апельсин. Положила его на доску. Держу правой рукой, левой режу. Главное – тонко резать. Тонко значит долго.

Только не надо глупых аналогий. Апельсин – не вена. Я не собираюсь умирать. Из-за Алаши тем более.

Просто режу апельсин. Тонко и долго. Потому что мне надо как-то дождаться папы. Чтобы он объяснил мне, что я должна была ответить Алаше.

Алаша меня остановил уже на подходе к дому. Отделился от тусовки, над которой возвышалась голова Фокса. Сунул руки в карманы кожаной куртки. Чуть сгорбился, наклонил голову набок, улыбнулся. Приблизился ко мне, весь такой блестящий – от чёрных вьющихся волос до лаковых ботинок. И спросил:

– Тебя как зовут, красавица?

Алаша учится у нас первую неделю. Но уже стал частью компании Фокса. Даже его правой рукой. Почему так быстро? Почему же я…

– Так как, красавица?

Он издевается. Я вижу, что он издевается. Фокс видит. Оба видят, что я далеко не красавица.

Но я пытаюсь сохранить достоинство. Показать им, что я не дура. Что я понимаю, что они издеваются, но мне хватит сил держать удар.

– Допустим, Лиза.

И иду дальше.

– А без «допустим»? – вдогонку говорит Алаша.

Я не знаю, что ответить. И бормочу жалко:

– А без допустим… без допустим… тоже… Лиза!

Компания хохочет. Фокс кривится и зовёт:

– Алаха! Отстань от повара!

Я чувствую, что краснею. Повар, значит… Это из-за…

Я тороплюсь к дому. Врываюсь в подъезд. Срываю ненавистную шапку, белый уродский колпак, из-за которого я только что получила ещё одну кличку. Мало мне первой…

Вытаскиваю мобильник, набираю папин номер. Можно позвонить и из дома, но папа необходим мне сейчас, вот именно в эту секунду.

Он должен сказать, что всё нормально.

Что земля круглая.

Что она вертится.

Что за днём будет ночь. И наоборот. И много-много дней-ночей, а потом я вырасту и ходить в школу будет не нужно.

А в эту субботу мы пойдём в музей. И потом – в пиццерию. И ещё поедем на Воробьёвы горы. Будем там бродить и мечтать, как летом приедем сюда с великами.

Мне срочно нужно услышать от папы эту мечту про мечту.

Но папин телефон выключен.

И я иду к лифту, а лифт едет долго, и я пока ещё не знаю, есть ли у нас апельсины.

Стемнело, а я так и не включила свет. Режу третий апельсин. Он круглый и напоминает землю, которая (всё-таки!) вертится. Мне немного лучше. Хотя до конца меня приведёт в чувство только папа. Он просто придёт домой после работы. Помоет руки и обязательно прокричит из ванной:

– А вам не кажется, что я похудел?

– Нет! – крикнем мы с мамой хором.

Папа боится худеть. Ему кажется, что худеют только больные.

– А я всё-таки похудел, – с тревогой скажет он, – у меня ввалились щёки.

– Лучше бы у тебя живот ввалился, – скажет мама и хлопнет его легонько по майке.

– Я попрошу, – скажет папа, усаживаясь за стол, – не проявлять жестокости к похудевшему от душевных страданий.

– Ой-ой-ой, – скажет мама и со стуком поставит на стол тарелку.

– Селёдочка! – обрадуется папа и забудет о душевных страданиях.

И я забуду. Буду отмокать в их разговорах и смехе, как в ванной. А потом папа подсядет к компьютеру, чтобы «накропать» очередной рассказик для детского журнала, а я сяду рядом на диван. И он скажет:

– Ну, сыпь свой крыжовник!

Это цитата. Из «Дорога уходит в даль» Александры Бруштейн. Мы с папой любим одинаковые книги. И часто напоминаем друг другу разные фразочки. Папа ещё любит цитировать: «Тётенька Цвой так и заливалась смехом… Нет, нет, Альфонс, рассказывай! Мы это обязательно сделаем» и «Бруно попробовал несгоревшие макароны, но тут же выплюнул прямо мне на ботинок». Это из «Злоключений озорника». А мне нравится: «Нет, мы не разбивали голубой чашки. Это всё только серые злые мыши». Это из Гайдара.

Когда папа скажет: «Сыпь!» – я вывалю ему всё.

Сначала он придумает что-то смешное. А потом серьёзно скажет:

– Плюнь. И разотри. Они одноклеточные сейчас, мальчики ваши. Поверь. Им сейчас нужно только одно.

– Ну и разговоры у вас, – проворчит мама, которая потащит в это время на балкон кастрюлю с оставшейся картошкой.

Мама откроет дверь, и мои коленки обдаст холодом. Папа долгим взглядом посмотрит на маму, а потом скажет:

– Я не об этом. Им сейчас нужно только поклонение. Они завоёвывают, им поклоняются, и они идут дальше – завоёвывать. И так до бесконечности. Пока не захочется жениться. А жениться им захочется на ещё не завоёванных. Так что, Муськин-Пуськин, плюнь. У тебя есть сейчас дело. Учёба. Ну и делай его потихоньку. Грызи гранит. А эти… Приползут ещё.

– Очень они нам будут нужны, – добавит мама, закрывая балкон.

Моим коленкам снова станет тепло.

И тут зазвонил телефон.

Звонила тётя, жена маминого брата. Они живут в Подмосковье, но видимся мы с ними редко. И разговариваем в основном только по праздникам.

Если честно, когда её номер высветился на экране, я испугалась: вдруг я забыла какой-то семейный праздник? Может, забыла кого-то поздравить с днём рождения?

– Алло? – осторожно произнесла я.

– Лиза… Где папа?

– Я не знаю… То есть на работе… Хотя он сегодня же поехал в… А… А что?

– Я не знаю, – сказала тётя, – я не знаю, лучше позвони маме.

Что-то звучало в её голосе… У меня заныло в груди.

Так бывает, когда смотришь кино. И вдруг в голове щёлкает: бац-бац! И понимаешь, что угадал, чем закончится фильм. В общем, что-то где-то внутри меня щёлкнуло: бац! И заныло.

Я позвонила маме. Недоступна.

Я позвонила Ирке.

– Я у ученика, – прошипела сестра в трубку и отключилась.

Я позвонила папе. Недоступен. Я снова позвонила тёте.

Я как будто неслась на салазках. Вниз! Вниз! Дыхание перехватывает, по телу мурашки, но ты несёшься вниз. Вжих!