Охраны на этажах, тех прошлогодних молчаливых стражей в камуфляже, почему-то не было, не попискивала круглосуточная связь, да и машин-иномарок не было видно. Лишь один-единственный раз появился Грач, с чем-то поздравил Алекса, и тоже уехал.

В остальном все было без изменений.

… Менялся сам Алекс. Здесь, на Селигере встретил он тридцать третий год своего рождения.

На некоторых людей возраст падает как приговор. Что ни говори, а лучшая половина жизни прожита. Что успел понять, насколько состоялся?

Алекс полюбил уединенные прогулки, поплавок в голубой ленивой воде. Раньше у него на это времени не было. В тихие часы утренней зорьки, когда сон еще объемлет оба берега, а по воде неслышно расходятся круги от играющей рыбы, далеко и неподвижно стояла на середине озера его низкая остроносая лодка с пеньком человеческой фигуры, едва заметная в легких туманах, влекущихся после растаявшей ночи. Рыбацкое счастье не баловало Алекса, ни разу не проявила интереса к его возвращению умная местная кошка.

— О чем ты думаешь, Алекс? — спрашивала Валентина по его возвращении.

— О себе, — не сразу отвечал он, покуривая сигару в кресле-качалке на светлой веранде второго этажа. — Посидишь в тишине на зорьке и, того и гляди, поменяешь мировоззрение…

Алекс уже поменял его. Он исподволь готовил Валентину.

Он уже не был президентом Компании. Это было громкое событие! Уход его встретил полное непонимание американских партнеров и совместного руководства, и он тоскливо готовился к неизбежным тупым вопросам.

— Вас пригласила другая Компания, мистер Мотовилов? Скажите ваши условия, и мы изыщем средства, втрое превышающие те, что предлагают наши конкуренты. Если, конечно, это не «Microsoft» Билла Гейтса.

— Нет, нет, — с вежливой улыбкой отвечал подтянутый, элегантный мистер Мотовилов, своим светлым умом так славно воплощавший Президента Компании. — Я вообще оставляю бизнес.

— О, так вы идете на государственную службу? Это другое дело! Очень уважаемо, очень престижно! В Америке многие поступают подобным образом. Это путь в сенаторы и даже… в президенты! Очень, очень осмотрительно, господин Мотовилов!

И только родные «лицейские» ребята, взрослые мужи, умудренные крутой, стремительной деловой жизнью, дорогие мальчишки, ближе и доверительнее которых не было у него в целом свете, молча обнялись с ним в кружок, голова к голове. Вечером в родном его доме, у матери, скромной учительницы немецкого языка, был вечер «Великого решения».

Пили и, конечно, пели Серегу Есенина.

— Ты хоть в Переяславль-Залесский заскочи напоследок, Алекс, — говорили ребята. — Подузнай, что и как.

— Я уже был там. Наведаюсь еще разок.

В том заштатном городишке «быстрые разумом Невтоны» российские уже подключали пользователей к Интернету вне телефонных сетей. Это сулило новый взрыв интереса к WWW, прибыли и рекламную гонку (для Валентины).

— Еще споем? Вот эту:

— Скажи, Алекс, у тебя есть… ну, не план, конечно, а хоть какие-то мысли о дальнейшей жизни?

— Когда я стану свободен, все получится само собой. Я, наконец-то, имею право быть один. Как пел когда-то Борис Гребенщиков:

Ребята кивали. Конечно, Алекс обеспечил семью, и мать, и себя, он долго не позволял себе «ответить на зов». «Великое решение» состоялось. В добрый час!

— Давайте, ребята, последнюю песню, любимую. Где гитара?

… Грач приезжал с победным известием об очередном успехе на выборах. Третий губернатор был поддержан и избран не без помощи «Параскевы». Борьба шла грязная, нечестная, но спиртовые заводы и предприятия по нефтепереработке, на которые сразу клюнул прошлой осенью глава края, и которые с неукоснительной точностью поставил Роберт Кофман, уже давали продукцию, рабочие места и многие приятные для региона последствия. Во-вторых, расстарался и Виктор Селезнев. Алекс просмотрел запись его концерта. Очень неплохо!

… Вначале, разогревая публику, в главном концертном зале краевого центра, выступали сельские и городские самодеятельные ансамбли. Губернатор, крупный мужчина, твердая властная рука, сидел в первом ряду и вежливо хлопал всем. В зале виднелись сплоченные ряды и его соперников, местные воротилы. Телевидение снимало все подряд, до выборов оставались полторы недели.

И вот под самый конец, в заключение, в наивыгоднейшее концертное время, когда в памяти разгоряченного зрителя только и останется, что последнее выступление, на сцене поднялся еще один занавес. Два приятеля, одетые в камзолы восемнадцатого столетия, в париках, неспешно вышли из глубины. Старинным слогом и старомодной веселостью, подстроив реплики под местные события, они заговорили языком два века назад забытого «Бригадира», пьесы Фонвизина. Стало смешно. Зрители насторожились. Дальнейшие реплики шли под аплодисменты и сплошной хохот зала. И вдруг прокричал петух. Тут же разбойничий свист разорвал воздух, свист тот самый, Соловья-разбойника, когда «травушки-муравушки уплетаются, лазоревы цветочки осыпаются». А на зрителя, храпя и разбрасывая клочья пены, помчалась русская тройка, объемная, огромная! Вот это спецэффект! А ямщик-то кто? Батюшки, сам губернатор! за ними, вися, волочась, откатываясь — разбойники! И колокольцы-бубенцы, и песня, местная, знакомая до печенок, и вихрь танца вывернули душу, схватили за сердце. Эх, ты, удаль молодецкая, вековая-безоглядная…! Вдруг все стихло. По сцене, размышляя о делах района, вновь стали прогуливаться те двое в париках, а с ними и действующий губернатор края.

Успех был оглушительным. Зрители вскочили с мест, кричали, вызывали артистов. И губернатора.

Грачу тоже понравился тот концерт. Он видел его воочию.

— Потом его крутили чуть не каждый вечер, аж рекламы не хватало, кассеты продавали на каждом углу. А Витька носился по всему краю, как ястреб, показывал, зарабатывал. Удалой мужик! Всех забил. Жалко, на экране все бледнее, мельче как-то, в зале-то нас до костей пробрало. Талант! Что с ним делать, Андреич?