Лодка приткнулась к берегу.

— Теперь тихо, — прошептал Ярош, — идите за мной.

Они медленно начали подниматься по склону.

Тамбовцев видел, как две темные фигуры поднялись на склон и пошли вдоль опушки в сторону деревни.

— За мной, — прошептал он солдатам.

Старшина Гусев и трое пограничников неслышно двинулись за капитаном.

Ярош и агент вошли в деревню.

— Где живет Кучера? — спросил агент.

— В школе.

— Я пойду к ней, а ты иди в город, купи мне билет до Минска и жди на площади у вокзала.

— Деньги.

— Какие, тебе же заплатили?

— Только за переход.

— На, — агент протянул ему пачку, — здесь хватит на все.

Из окна вокзала Губин и Тамбовцев наблюдали за площадью. Поезд до Минска должен был отойти через двадцать минут. Ярош стоял у киоска и пил квас.

— Едут, — сказал Губин и облегченно вздохнул.

На площадь выехала бричка, правила ею Анна Кучера.

Агент увидел Яроша и сказал тихо:

— Ликвидируйте его на обратном пути.

Анна молча кивнула.

Ярош подошел к бричке, протянул билет.

— Поезд отходит через пятнадцать минут. Ты подвезешь меня, Анна?

— Конечно, дядя Ярош.

— Тогда я папирос куплю, ты подожди.

Агент шел по перрону. Остановился у шестого вагона, протянул билет проводнику. Поднялся в вагон. Загудел паровоз, вагоны двинулись и медленно поползли вдоль вокзала.

— Все, — сказал Губин, — поехал наш красавец.

Ярош подошел к бричке, легко запрыгнул на козлы.

— Слезай, Анна.

— Почему? — не понимая, спросила она.

Ярош крепко взял ее за руку.

— Тихо, ты арестована.

Анна на секунду отвела глаза и увидела Тамбовцева и троих пограничников, идущих к бричке.

А война уходила дальше и дальше на запад. Заканчивалась осень. Но еще впереди была последняя военная зима, а потом уж весна Победы. Война откатывалась, а на границу выходили наряды. В любую погоду. В любое время…

На всю жизнь ты запомнишь этот день. И дорогу эту запомнишь, и лес. И запах сосны, особенно сильный после дождя. И небо над лесом запомнишь. И солнце, пробившееся сквозь тучи. Вот там, у поворота дороги, валун. Огромный, истертый веками, поросший мхом. Там ты встретишь брата своего. Сколько шагов до поворота? Начинай считать. Первый! Второй.

Третий…

Сухо щелкнул в тишине взведенный курок. Ты это запомнишь. Все. И рубчатую рукоятку пистолета, согретую ладонью, и пороховую гарь, и выстрел, разорвавший тишину. Запомнишь. На всю жизнь.

Сначала он вышел на Ратушную площадь, потом шаги гулко прокатились под сводом арки аптеки, и булыжная спина улицы вынесла его к зданию Магистрата.

Редкие прохожие косились на торопливо шагающего капитана в выгоревшей гимнастерке с мятыми полевыми погонами. На углу улицы Пикк Эвальда остановил патруль.

Майор в безукоризненном кителе, туго перехваченном новым снаряжением, придирчиво долго читал его документы.

— Цель приезда в город?

— Там написано. — Эвальду не хотелось ссориться с майором, тем более что над правым карманом кителя старшего патруля виднелись одна золотая и две красные нашивки за ранение.

— «Направлен в распоряжение НКВД Эстонской ССР», — вслух прочитал майор. И, протянув документы Эвальду, спросил: — Вы знаете, где НКВД, капитан?

— Да, благодарю вас.

Майор бросил руку к козырьку и посторонился, пропуская Эвальда. За сегодняшний день это была третья проверка. Когда первый раз к нему подошел патруль, Эвальд даже растерялся. Слишком нелепой показалась ему эта проверка на пятый день мира. Зачем в далеком, уже давно тыловом городе так внимательно проверять документы? На вокзале он обратил внимание, что милиция и офицеры в форме НКВД выборочно проверяли документы у пассажиров, сошедших с поезда.

Но тогда он просто не запомнил это. Маленькая, совсем ненужная деталь. Она была настолько мала, настолько ничтожна, что совершенно не могла повлиять на чувство праздничной приподнятости, которое охватило его, когда мимо окон поезда поплыли первые дома Таллина.

«Сколько же ты не был здесь?» — спросила память.

«Семнадцать лет», — ответил он.

Вот она, улица Пикк. Длинная и узкая, словно тоннель. В глубине ее билась на ветру желтая капля огня. Совсем крошечная, размытая серым светом майского вечера.

И Эвальд зашагал к этому огню сквозь наступавшую темноту, оставляя за своей спиной причудливый дом «Братства черноголовых». Казалось, что не было этих семнадцати лет. Улица была по-прежнему мрачновато-элегантной, и по-прежнему в часовне на углу Пикк и Оливемяги горел слабый огонек свечи.

Прошли годы, началась и отгремела великая война, он стал офицером, потерял всех, кого любил, а кто-то все так же приходил в эту часовню и зажигал свечку, словно пытаясь остановить неудержимое движение времени.

И Эвальд был благодарен незнакомому человеку. Потому что огонь этот, как крошечный лучик памяти, был зажжен сегодня специально для него.

Он перешагнул поваленную решетку, дернул за кольцо, заменявшее ручку. Натужно скрипнув, тяжелая дверь подалась. В лицо ударило холодом и сыростью. Эвальд шагнул в часовню. Слабый свет задрожал на ветру, с шипением закапал воск на холодный камень пола. Эвальд провел рукой по склизкой стене. Пальцы пробежали по гладкому камню и нащупали рубец. Вот его метка. Он вынул зажигалку, чиркнул, поднес к стене. «Э.» и рядом «Ю.». Брату тогда было всего пять лет. Эвальд посмотрел на часы: тонкая фосфоресцирующая стрелка застыла около девятнадцати. Пора. Через пятнадцать минут его ждали в наркомате. Через полчаса он узнает, зачем его вызвали в НКВД.

Когда в госпиталь пришел запрос из Таллина, он долго и мучительно ломал голову, пытаясь узнать, зачем понадобился Наркомату внутренних дел. Но пять лет армии приучили его к неожиданностям, и он из Восточной Пруссии выехал домой.

Эвальд снова вышел на улицу Пикк и остановился у дома, где когда-то размещалось посольство СССР. Над обитыми медными полосами дверями эмалево блестела цифра 40. Он вошел в гулкий, отделанный мрамором посольский вестибюль. Два сержанта с автоматами по бокам лестницы, за столом старший лейтенант в погонах НКВД. Офицер встал, и Эвальд заметил, что кобура у него расстегнута.

— Вам кого?

Эвальд молча протянул ему предписание.

— Минутку. — Офицер поднял телефонную трубку: — Товарищ подполковник, капитан Пальм… Слушаюсь…

— Вас ждут. — Старший лейтенант положил трубку. — Пропустите.

Автоматчики посторонились, и Эвальд шагнул на первую ступень лестницы.

— Минутку, товарищ капитан. — Дежурный подошел к нему вплотную. — Прошу сдать оружие. Таков приказ, — жестко добавил он.

— А иначе нельзя?

— Таков приказ, — твердо повторил дежурный.

Эвальд вынул пистолет, протянул офицеру.

— Получите на выходе. Вас ждут в двадцать второй комнате.

У дверей двадцать второй стоял высокий, невероятно худой подполковник в синем кителе с серебряными милицейскими погонами.

— Пальм? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Скорее. Генерал не любит ждать.

— Подождите. — Эвальд начал злиться. Все происшедшее напоминало ему какой-то старый авантюрный роман. — Какой генерал? Куда мы спешим, и вообще для чего я здесь?

Подполковник посмотрел на него, усмехнулся и ничего не ответил. Они быстро прошли по длинному коридору и очутились в круглом зале с мраморным камином. У дверей сидели два офицера. Они поднялись. Но подполковник сказал только одно слово: «Ждет». И снова дверь. Еще одна комната. Полумрак. Свет лампы над письменным столом. Майор с усталым, бледным лицом, как у людей, долго не бывающих на воздухе.

— Пальм? — спросил он хриплым голосом курильщика.

— Так точно.

— Ждите.

Майор встал, одернул китель и скрылся за огромной резной дверью. Он появился через минуту.