Открыв это для себя, Вардий стал, с позволения сказать, патрокличать и пиладствовать для Пелигна: прилепился к нему душой и телом, стал его «возницей», секретарем, глашатаем, поверенным, старостой в амурных садах, своего рода историком его любовных похождений. Верой и правдой служил ему более тридцати лет, забыв о себе и своих дарованиях. «Я ведь тоже поэт, и много у меня разнообразных талантов! – скорбно и радостно восклицал Гней Эдий. – Но всё принес на алтарь! Всё кинул к ногам его и Венеры!..»

Именно – на алтарь, Луций! Ибо, обожествив Пелигна, он, Вардий, стал как бы его фламином, пелигналом, если тебе будет угодно.

VI. Забегая вперед – хотя я не люблю забегать вперед, но здесь приходится, чтобы тебе, Луций, было понятнее, – забегая вперед, скажу, что Вардий был не одинок в своем прославлении Пелигна, в постоянном воспоминании о нем, в попытке создать некую как бы коллегию друзей и поклонников этого великого человека. Многие люди, преклоняясь, скорбя и тоскуя, учредили своего рода тайные общества, фиасы, гетерии или триклинии – они их по-разному называли.

Фортуна, искушая и наставляя, последовательно знакомила меня с руководителями трех таких тайных сообществ: в Гельвеции – с Гнеем Эдием Вардием, в Германии – с Педоном Альбинованом, в Риме – с Корнелием Севером. Каждый из них претендовал на то, что был самым приближенным, самым доверенным, единственно истинным – прости мне это неуклюжее выражение – другом Пелигна, или Амика, или Публия… Опять чуть было не назвал то его имя, по которому его знает весь мир…

Стало быть, хватит забегать вперед!

I. Гней Эдий Вардий обещал известить меня о дне следующей встречи и выполнил свое обещание, за день до нашего свидания прислав ко мне не одного, а трех своих слуг.

Рано утром к дому Гая Рута Кулана – ты помнишь, это был наш новый хозяин (см. 2, I) – пришел старый раб неопределенной национальности – тот самый, который в последний раз выпроваживал меня из экседры (см. 5, XVI). Он сообщил, что на следующий день я приглашен на виллу Гнея Эдия. Но времени не уточнил.

В разгар школьных занятий, когда я сидел на уроке, в класс бесцеремонно вступил здоровенный детина, по виду фракиец, и, не поздоровавшись с учителем, даже не посмотрев на него, подошел ко мне, отвесил поклон и торжественно объявил на довольно-таки чистой латыни:

– Хозяин ожидает молодого господина за час до полудня. Просит не опаздывать.

Я испуганно посмотрел на учителя Манция и нарочито громко возразил:

– Я не могу. У меня занятия.

Посыльный умильно улыбнулся, как улыбаются малому ребенку, болтающему разные глупости, и, вновь окаменев лицом, провозгласил:

– Завтра. За час до полудня. Нельзя опаздывать.

Я растерялся. И за меня ответил учитель Манций:

– Обязательно придет! Я прослежу! Передай досточтимому Эдию Вардию мой привет и мои наилучшие пожелания.

Не стану описывать те укоризненные замечания, которые я выслушал от Манция по окончании уроков: дескать, когда такой человек приглашает, когда мне, и в моем лице школе, оказывается подобная честь… ну, и так далее…

А вечером было третье явление. Ко мне домой от Вардия пришла молодая рабыня, по виду гельветка. Она вызвала меня в прихожую. Из прихожей вывела на улицу. Попросила отойти подальше от двери. И сказала:

– Завтра за час до полудня… Но лучше приди немного пораньше… Скажи, что тебя ждут в купидестре… Завтра. Ты помнишь? Ты не забудешь?

Вроде бы, простые слова и ординарное сообщение. Но между предложениями она делала длинные паузы. И, произнеся первую фразу, стала гладить меня по голове. После второго предложения надвинулась на меня и своим телом прижала меня к стене. После третьего – стала губами искать мой рот. А бормоча «Завтра. Ты помнишь? Ты не забудешь»… Нет, не стану описывать ее телодвижения! Я отстранил ее. И она тут же исчезла в сумраке вечера.

II. Но лекцию Вардия – четвертую по счету? – мне предстоит вспомнить и описать. А потому заранее приношу извинения и предупреждаю: хотя я постараюсь смягчить выражения, а некоторые чересчур скабрезные подробности вовсе опущу, но так или иначе мне придется передать тебе, Луций, рассказ о Кузнечике и Приапе, и как бы я ни смягчал, как бы ни подвергал цензуре, я не могу же вообще никаких, так сказать, «терминов» не использовать и все проделки Пелигна выбросить за борт повествования!..

Да и сама обстановка, в которой всё происходило! Сам посуди, целомудренный мой Сенека:

Вардий принял меня в помещении, которое он и его слуги именовали «купидестрой». Это был портик в саду, отдаленно напоминающий палестру. Там были ложа различной формы и различные приспособления, о которых я пока могу позволить себе не вспоминать. Я насчитал три статуи Приапа с различными размерами и положениями – да простят меня Веста, Минерва и Диана! – «скакуна», или «стержня жизни», или «челнока восторга» – Вардий вслед за Пелигном использовал множество обозначений для того, что в приличном обществе вообще принято не обозначать.

Напольные мозаики и настенные фрески изображали эротические сценки, в которых одетые и обнаженные мужчины и женщины «купидонились» и «приапились» друг с другом; этих выражений мне никак не удастся избежать, ибо они были главными терминами в рассказе Эдия Вардия. А потому сразу же объясняю различие: купидонить означает ухаживать и соблазнять, приапить – то самое, что обычно следует за удачным ухаживанием и соблазнением.

И вот еще, Луций! Поначалу всё было пристойно. Вардий усадил меня на ложе, сам сел на соседнее и принялся рассказывать. Но скоро появилась та самая молодая рабыня, которая накануне прижимала меня к стене. Одеяние на ней было совершенно прозрачное. Вардий возлег на кушетке, и она принялась массировать ему лицо. А он продолжал разглагольствовать, лишь изредка прерываясь и отплевываясь, когда благовонные мази попадали ему в рот. Затем она сняла с него тунику, перевернула на живот и стал массировать спину и ноги. Потом перевернула на спину и принялась за грудь, за живот…

Дальше я уже старался не смотреть…

Потом рабыня ушла. Но некоторое время я все еще избегал смотреть в сторону Вардия…

Словом, заранее прошу извинить, если мой рассказ тебя покоробит. Потому что он должен покоробить любого добродетельного человека!

Гней Эдий Вардий принялся рассказывать буднично и просто, без обычных для него придыханий и восклицаний. И начал так:

III. – В школе Амбракия Фуска и Порция Латрона мы с Пелигном проучились два года. Потом Мотылек упорхнул. Помпей Макр – помнишь? – внук известного историка Феофана из Митилены, я уже рассказывал о нем – Макр предложил ему продолжить образование в Греции, отец Мотылька поддержал идею, изыскал необходимые средства, вот и отправились вместе, Помпей и Пелигн. Меня тоже звали с собой. Но я не поехал. Во-первых, греческим языком я тогда плохо владел. Во-вторых, отец мой – мир его праху! – всегда был жаден до денег. В-третьих, в нашем роду никто никогда не учился ни в Ахайе, ни на греческих островах… Что сел на краешек? Устраивайся поудобнее. Рассказ будет длинным… Короче, улетел Мотылек с Макром. А меня, своего самого близкого и преданного друга, бросил на произвол судьбы. Надолго…

Два года они путешествовали. Месяц жили в Коринфе. Потом едва ли не год обучались в Афинах. Потом, как тогда было принято, отправились в Троаду: посетили гробницу Протесилая, поклонились кургану Ахилла, облазили развалины Трои, в Скамандре совершили омовение, на Иду поднялись, читали друг другу Гомера, вспомнили про Энея, про Париса, про Елену Прекрасную… На материке побывали в Смирне, в Колофоне и в Милете. Потом перебрались на острова. С месяц жили на Лесбосе, у деда Помпея по материнской линии. Потом посетили Самос и Родос. А возвращаясь в Италию, высадились на Сицилии и долго по ней путешествовали… Из каждого города Мотылек слал мне письма. Он знал, что я по нему тоскую, и сам без меня скучал… С Макром он лишь развлекался. Поведать ему о болезненном и сокровенном он не мог. Ведь только я, «милый и чуткий Тутик», как он меня тогда называл, мог почувствовать и понять, что творится в его душе.