В течение мая и июня агенты В. Ч. К. изловили пятерых членов Центрального Комитета Партии С. Р. (тт. М. А. Веденяпина, Е. М. Тимофеева, А. Р. Гоца, М. С. Цейтлина и Д. Ф. Ракова). Всех их В. Ч. К. упорно не желала переводить в Бутырскую тюрьму, держала раньше в доме № 11 по Большой Лубянке в пресловутых «одиночках-курятниках», а затем в доме № 2 по этой же Большой Лубянке во «Внутренней Тюрьме» Особого Отдела.

Вместе с членами Ц. К. во «Внутренней Тюрьме» находился В. Ф. Гончаров, каторжанин, испытавший в период самодержавия и Шлиссельбург и Орловский централ. Вся эта группа обрекалась В. Ч. К. на изоляцию от «бутырцев», значит и на тот режим, который превращает «внутреннюю тюрьму» в застенок с целой серией «обязательных постановлений», регламентирующих каждое слово арестованного, каждый его шаг, «постановлений», уничтожающих право говорить полным голосом в камерах, право прогулок, право чтения газет и книг, право свиданий и даже право открывать хотя бы на несколько минут в день забеленные окна. А среди этой группы были и больные туберкулезом, измученные уже длительной каторгой при самодержавии, испытавшие уже большевистские и колчаковские тюрьмы и все без исключения физически надорванные хроническим недоеданием. Мы, Бутырцы, решили воздействовать на В. Ч. К.: еще в конце мая было отправлено в президиум В. Ч. К. заявление, указывавшее на всю гнусность режима, которому подвергались наши товарищи. Результатов никаких. Прошел июнь, июль… Месяцы эти в 1920 году были знойными. палящими; до нас доходили все растущие слухи о резко ухудшающемся состоянии здоровья т. т. Д. Ф. Ракова, М. А. Веденяпина, В. Ф. Гончарова. В конце июня мы снова посылаем заявление в президиум В. Ч. К., аналогичное первому. Снова безрезультатно.

В начале августа пытался бежать т. М. А. Веденяпин, выпрыгнул из окна зубоврачебного кабинета амбулатории В. Ч. К.; его поймали на Кузнецком мосту и избили; кроме того последовало наказание: его поместили в подвал внутренней тюрьмы.

Чаша терпения, вернее сказать, долготерпения нашего переполнилась, и 5-го августа мы отправили в В. Ч. К. уже ультимативное требование о переводе «пленников внутренней тюрьмы» в Бутырки. Срок был дан недельный; по истечении этого срока должна была начаться голодовка всего коллектива. Неделя истекала.

11-го августа, часа в четыре, собирается на 12 коридоре в 56-й камере с. р. — овский коллектив. Есть уже сведения, что В. Ч. К. решила не уступать, что она имеет определенный план, цель которого не допустить голодовки социалистов-революционеров, могущей повлечь за собой голодовку остальных социалистов и анархистов. Собрание в разгаре, как приходит весть, что к тюрьме подкатил «черный автомобиль» (царский арестантский, наглухо крытый, со взятым в решетки маленьким оконцем). Тюрьма уже волнуется; автомобиль ведь «смертный», автомобиль, увозящий в «подвал» и «гаражи расстрела». Тюрьма волнуется, а наше собрание продолжается. Уже единогласно решено завтра начать голодовку; уже рассмотрена и утверждена «техника» голодовки.

И вот около шести часов в дверях камеры появляется один из тюремных надзирателей со списком, в котором значатся пять социалистов-революционеров; вызывают на «сборную» с вещами.

— Зачем? Почему? Куда?

— Не пойдем. Не пойдем, прежде, чем нам не скажут, куда и зачем.

Так дружно отвечают вызванные товарищи.

Через несколько минут другой тюремный надзиратель, и снова список из пяти соц. — революционеров. Снова отказ идти на «сборную». Появляется комендант Бутырской тюрьмы Папкович и от имени товарища Кожевникова просит всех социалистов-революционеров, помеченных в списках (из двадцати восьми эсэров двадцать пять имелись в списках) выйти на «сборную». Ясно для нас, что приготовлена какая то западня. Мы заявляем:

— Пусть Кожевников сюда придет.

По тюремным дворам там и здесь уже снуют чекисты; быстро устанавливается в тюрьме «порядок»: очищаются от арестованных дворы, запираются камеры, коридоры. Наступает час «тюремной поверки».

 Снова является Папкович и просит пока «разойтись».

— После поверки соберетесь снова и тогда все выяснится.

Решили разойтись, тут же постановив не идти добровольно на «сборную», пока Кожевников не объявит решения В. Ч. К., не скажет, куда нас собираются увезти.

Разошлись на «поверку». Произведя «поверку», тюремный надзор пытается запереть 56-ую эс-эровскую камеру; это не удается: весь 12-й (социалистический) коридор приходит на помощь эсерам и оттесняет тюремщиков за двери коридора, но извне щелкает замок: двери коридора оказываются запертыми. Через несколько минут на тюремных дворах появляются отряды военнопленных — немцы, мадьяры, чехи — и началась расправа.

На 12-м коридоре отрядом предводительствовал «сам Кузьмин», предназначенный В. Ч. К. для высокой и ответственной должности «заведующего социалистами-революционерами» в Ярославской тюрьме. Наиболее отличались здесь мадьяры, а среди них цирковой и кабаретный фокусник, с которым потом в Ярославле отношения установились хорошие, но который в момент расправы особенно свирепствовал: он тумаков буквально «не жалел». Потом оказалось, что нас им выдали за опасных бандитов, замысливших побег с избиением всего тюремного персонала и караула. Хватали за руки, за ноги, били по голове… Тов. В. Д. Шишкину в самом начале расправы удалось вырваться из рук мадьяр, он подбежал к окну и крикнул наверх в «околодок» (больницу) тюрьмы.

— Товарищи, нас берут силою…

Удар кулаком в грудь не дал Шишкину кончить фразу. В этот же момент со двора раздались выстрелы: стреляли по окнам. Минут через десять нас в разодранной одежде вытащили за ноги в коридор. Коридор шумел. Чекисты и военнопленные были встречены оглушительным свистом, криками: «жандармы, охранники»! Окружив нас цепью со взведенными револьверами, направленными в сторону остальных обитателей 12-го коридора, военнопленные потащили свою «добычу». Самым гнусным в этом выволакивании был спуск по каменным лестницам: тащившие неоднократно нарочно ударяли спиною выволакиваемого по ступенями. Нас было пятеро против целого отряда. Наскоро воздвигнутые в камере импровизированные «баррикады» (тюремный стол, на который были свалены разные ящики) были разобраны чекистами в несколько секунд.

В «околотке» в 6-м коридоре, где сосредоточено было в качестве обслуживающих околодок большое число эсэров, и почти все левые соц. — революционеры, чекистам так и не удалось взять двух товарищей — М. В. Останцева и В. Ф. Радченко. И Останцев и Радченко потом сами явились на «сборную», не желая расставаться с товарищами. Из живших в околотке сильно пострадал А. Ф. Чернов, которого изрядно поколотили и который явился на «сборную» босой, при чем «пара» тюремного рабочего белья была обращена в клочья. Волокли соц. — революционеров из 6-го и 12-го коридоров на «сборную» по большому церковному двору; окна выходящих на двор корпусов были облеплены арестованными — и «ка‑эрами» и уголовными; кричали: «прощайте, всего лучшего». А с 12‑го коридора неслось пение революционных песен: то «Варшавянкой» и «Кузнецами» с. д. меньшевики провожали соц. — революционеров.

Сильное сопротивление в своих одиночках оказали с. — р-ы и с-р-ки МОК-а (мужской одиночный корпус) и ЖОК-а (женский одиночный корпус). В МОК-е свирепствовали не столько присланные военнопленные, сколько заведывавший одиночным корпусом царский тюремщик, а затем коммунист Качинский, избивший т. М. И. Львова. В ЖОК-е в защите социалисток-революционерок приняли участии и левые соц. — революционерки и анархистки и к. р-ки. В ответ на примененное чекистами закручивание рук и ног здесь стали обливать водою, бить метлами. Скоро весь ЖОК и МОК загудел, зашумел: то анархисты и левые с. — р-ы били окна, жгли матрасы. Так, под аккомпанемент разбиваемых оконных стекол, воя, гудения, пения революционных песен продолжали тащить эс-эрок и эс-эров на «сборную». На «сборной» нас встретила целая свора чекистов во главе со следователем по эс-эровским делам Кожевниковым, комендантом В. Ч. К. Вейсом, палачами В. Ч. К. Мага и Рыба. Нас встречали потоками брани и ругательств; кричали «расстрелять вас всех надо; какие вы социалисты, вы сволочь!» Кричали и ежеминутно угрожали револьверами и маузерами.