— Идет!..

И все головы тотчас же поворачивались в одну сторону, шум стихал, и на мгновение тысячи людей сливались в одно настороженное существо.

Выяснялась ошибка, и хаос возобновлялся.

Тот, кого ждали, комиссар бригады Жилин, уже давно незаметно вошел во двор и, затесавшись в толпу, с интересом ко всему присматривался и прислушивался. Ему хотелось перед митингом ощутить общее настроение всей этой пестрой массы.

Слесарь одного из московских заводов, Жилин всего месяц назад стал военным комиссаром. Его коренастая фигура, неторопливые движения, спокойный со смешинкой взгляд глубоко сидящих серых глаз внушали уверенность, что Жилин все знает, все понимает и все умеет, — в действительности же он во всем вокруг открывал для себя новое. Впервые приходилось ему работать среди крестьян — рабочих в бригаде было мало. Всюду говорили о земле, о семьях, о том, скоро ли кончится война.

Вдруг Жилину почудилось, что одна из торговок семечками, худая и бледная, с подведенными бровями, воровато оглянувшись, вытащила из корзины листок бумаги и сунула солдату. Жилин попытался протолкаться к женщине. Перед ним нескладно суетился человек в широкой бекеше. Жилин хотел его обойти, а тот все оказывался на дороге и мешал. Наконец, недовольно огрызнувшись:

— Чего толкаешься? — оглянулся. Увидев комиссара, он быстро сдвинул на глаза свою черную техническую фуражку, свистнул и юркнул в толпу. Женщины поблизости уже не было. Заметил Жилин и двух штатских, которые, усиленно работая локтями, уходили от него в разные стороны.

Он встревожился. Нужно было скорее начинать митинг.

Выбравшись из толпы, комиссар прошел к покрытому кумачом столу, поставленному у стены одной из казарм. Здесь ожидали его Семен Панков и несколько ротных командиров.

По двору прокатился гул, все двинулись к столу, передние стали усаживаться на землю, задние влезли на повозки, и наступила тишина.

— Товарищи красноармейцы! — начал Жилин, строго оглядывая застывшую толпу, залитую розовым светом уже теплого мартовского солнца. — Советская республика ведет последний, жестокий бой с врагами социалистической революции!..

В двух шагах от места, где шел митинг, в темной задней комнате оружейной мастерской встретились два бывших царских офицера — представитель деникинской армии и командир батальона 34-го стрелкового полка. Разговор их был краток.

— Зачем вы сюда явились? — с упреком воскликнул бывший штабс-капитан. — Мы ведь сообщили вам свой ответ.

— Я надеюсь, что вы передумаете, господа, — пожал плечами деникинский посланник.

— Нет, нет, нет! Ни в каких авантюрах мы участвовать не будем. Это общее мнение всех бывших офицеров бригады, и мы просим...

— Глупости! — резко прервал его гость. — Артиллерийский дивизион готов выступить, я был там час назад...

— Очень жаль, — развел руками командир батальона.

— Да, там офицеры не оказались трусами!

— Как вы можете так говорить! Ведь вы офицер, вы должны понять: мы присягнули Советскому правительству. А вы требуете от нас измены!

— Странные понятия о долге: блюсти верность голоштанным комиссарам и сражаться против истинных патриотов России.

— А что у меня общего с генералом Деникиным? — покраснев, заговорил комбат. — Ни у меня, ни у моих предков никогда не было ни титулов, ни усадеб, не хватало средств к существованию. И вы, и ваши друзья всегда смотрели на меня сверху вниз, оскорбляли на каждом шагу! Для вас я всегда был выскочкой. Почему должен я возвращать вам ваши поместья? Да мне, если хотите, в тысячу раз ближе идеи равенства!

— Вот как? В таком случае немедленно выдайте меня чекистам, — спокойно сказал деникинский посланник и встал.

— А, вы прекрасно знаете, ваше сиятельство, что я этого не сделаю! Не смогу этого сделать!

— Этим я обязан не вам, — холодно поклонился граф, — а остаткам офицерской чести, которые пока еще сильнее вашей трусости.

— Не испытывайте моего терпения! — сказал комбат. — И больше не появляйтесь здесь — иначе я ни за что не поручусь.

— Надеюсь, меня не узнают, — ответил гость, застегивая свою ватную куртку и надевая старый порыжелый картуз. — Не узнают, если кто-нибудь не поможет, — с угрозой в голосе добавил он. И уже выходя, сказал: — Я передам ваши слова главнокомандующему. Вы будете сожалеть о них.

Нужно было тут же схватить его, отправить в трибунал. Но проклятое ложное благородство, честное слово, которым он гарантировал безопасность этого человека, весь кодекс с детства впитанных понятий о морали крепко держали штабс-капитана. Он вытер платком взмокший лоб, пригладил редкие седые волосы и вышел во двор.

Митинг заканчивался. Жилин уже отвечал на вопросы. И здесь начало разгораться то сражение, которое почти две недели так активно готовилось всеми силами подполья.

Потрясая запиской, Жилин кричал:

— Товарищи, какой-то чересчур грамотный человек спрашивает, почему нет свободного провоза продуктов отдельными гражданами!

— Верно! Говори! Давай провоз! — неслось со всех сторон.

— Отвечаю! — изо всех сил крикнул Жилин. И дождавшись относительной тишины, отчеканил: — Потому что получится свобода провоза для одних спекулянтов, товарищи!

Комбат увидел своего недавнего гостя прислонившимся к одной из повозок. Тот, заметив это, презрительно усмехнулся и, бравируя своим бесстрашием, подтянулся за борт повозки, встал на ось и звонко, задорно крикнул:

— Лучше у спекулянта купить, чем с голоду подохнуть!

Одобрительный гул покрыл его слова. А он неторопливо спустился на землю и не спеша, не оглядываясь, пошел со двора.

— На четверть фунта хлеба в день не навоюешься, братцы! — кричал маленький вихрастый солдат в огромной вислоухой ушанке.

К столу шагнул рослый, бородатый и косматый детина и сиплым басом сказал:

— Повоюешь! Поставят тебе за спину заградотряд из Чеки, будешь вперед бежать и «уря» орать!

Детину узнали — это был знаменитый брянский босяк по кличке Плевна, объявивший себя идейным анархистом. Его заявление встретили хохотом, криками:

— Крой, Плевна! Долой Чеку!

Молодой красноармеец, видно из рабочих, оперевшись на чьи-то плечи и высоко поднявшись над толпой, старался всех перекричать:

— Товарищи! Чека борется с контрреволюцией! Чека бьет контру, товарищи!

В ответ раздался свист.

Жилину было ясно, что настроение собравшихся изменилось не случайно.

— Надо кончать митинг, — шепнул он Панкову. — Здесь слишком много посторонних и подозрительных.

Но в это время недалеко от них в толпе несколько голосов хором прокричали:

— Слу-шай-те!

И оттуда кто-то невидимый в мгновенно наступившей тишине громко и внятно сказал:

— Чекисты и коммунисты против народа, против революции. Все вы знали настоящего революционера художника с Брянского завода товарища Гарусова. Позавчера чекисты предательски заманили его в лес и подло убили! Долой убийц!

И хотя мало кто из присутствующих знал Гарусова, рев покрыл эти слова.

Комбат протиснулся к столу. Возле Жилина собрались почти все командиры.

— Разведите людей по местам! — бросил им Жилин и вскочил на стол.

Коммунисты и комсомольцы стали со всех сторон пробираться к нему. Но их было немного, Жилин насчитал всего семнадцать человек.

Коренастая фигура военкома, который, заложив ладони за пояс гимнастерки, невозмутимо сверху оглядывал толпу, была хорошо видна отовсюду. Его уверенность и насмешливая улыбка, его спокойствие подействовали. Шум понемногу стал спадать.

— Товарищи красноармейцы! — негромко сказал Жилин, и его услышали во всех концах площади. — Среди вас затесались люди, которые хотят сорвать наш митинг. Это провокаторы, враги, перед которыми мы не станем говорить о наших боевых делах и задачах. Поэтому сейчас командиры разведут вас по подразделениям. Вы сами должны очистить ваши ряды от контрреволюционной сволочи!

— Становись! Становись! Становись! — раздались команды ротных. Часть толпы шарахнулась к воротам, остальные строились на плацу.