– Почему именно вам поручили выяснить причины самоубийства Литвина? Ведь он занимал пост начальника областного управления – второго после Московского по значимости? – настороженно спросил я. Неспроста это дело поручили простому следователю из прокуратуры. Может быть, таким незамысловатым способом кто-то из руководства наркомата решил замести следы. Литвин был приятелем Ежова. Ежову было важно скрыть истинную причину, заставившую Литвина пустить пулю в висок. Для этого он и сделал все, чтобы расследованием занимался человек, незнакомый со спецификой чекистской работы.

– За два года до этого происшествия я завершил расследование дела «Черной вдовы». Громкое было преступление. О нем тогда все ленинградские газеты писали. Вы не читали?

Я отрицательно покачал головой. Во время службы на Дальнем Востоке из центральных газет я читал только «Правду» (другие просто не попадали на нашу заставу).

– Дамочка двух своих мужей отправила на тот свет. Первого во времена НЭПа – отравила грибами, а второго – застрелила. Любопытное было дело... – собеседник замолчал, вспоминая прошлое. – Особенно с грибами. Мы понимали, что она его отравила, но доказать ничего не смогли. – Заметив непонимание на моем лице, следователь поспешил рассказать подробности: – Ее первый супруг любил грибки маринованные под водочку на обед употреблять. Вот она и заготовила их, но при этом рецепт нарушила. В результате употреблять их было опасно для жизни. Однажды угостила мужа, но сама при этом их не ела. Вот он и помер через несколько часов после трапезы. А она все его богатства унаследовала. С этого и жила все эти годы. Вдовой была недолго. Нашла нового мужа – профессора одной из военных академий Ленинграда. Старше он ее был лет на двадцать. Вдовец, и взрослые дети, живущие в Москве. У него отдельная квартира на Петроградской стороне, приличные оклад и паек – казалось, живи и радуйся. Так у нее появился молодой любовник с койкой в коммуналке. Учился он на художника, но, кроме оформления афиш, больше ничего не был способен нарисовать. Зато со всеми повадками «бывших». Даме ручку всегда поцелует, комплимент отвесит, фразу на французском произнесет... Насмотрелся на него на допросах. Решили они супруга на тот свет отправить. Грибами травить не решились. Придумали другой план. Сначала она мужа в ресторан отвела, там начала его коньяком поить. Когда вернулись домой, то продолжала. Дождалась, пока уснет, и застрелили его из наградного пистолета. Когда приехала милиция, то сказала, что он сам пустил пулю в висок, после того как узнал, что она уходит от него к другому – своему любовнику. Все она учла, даже то, что левшой был супруг, кроме одного – траектории полета пули. По моему указанию провели баллистическую экспертизу и доказали, что погибший не мог так изогнуть свою руку. Если ему ее предварительно не вывихнули. Заинтересовал меня этот способ совершения убийства. Посидел я в библиотеке, нашел еще несколько аналогичных случаев. Я и написал статью в ведомственный журнал. Ее даже напечатали, правда немного сократили. После этого в прокуратуре я стал «специалистом» по расследованию убийств, замаскированных под самоубийства. – Впервые за время нашей беседы он искренне улыбнулся. – И когда Литвин застрелился, то на место происшествия отправили меня.

– Логично, – согласился я. – Как я понимаю, способы маскировки убийства под самоубийство одинаковы и практикуемые «врагами народа», и используемые обычными гражданами при бытовых убийствах.

– Да, – он кивнул.

– И что вам удалось установить в качестве следователя прокуратуры? – произнес я для поддержания беседы. Ответ я знал заранее. Маловероятно, что кто-то таким вот изощренным способом решил умертвить начальника УНКВД и приятеля наркома. Убийца прекрасно знал, что замаскировать свое деяние под самоубийство крайне сложно. Знал ведь, что в первую очередь будут проверять именно эту версию.

– Факт того, что Литвин сам нажал на курок и в этот момент в квартире больше никого не было. – И поспешил добавить: – А больше тогда от меня и не требовалось. Застрелился и все.

– А как же статья в Уголовном кодексе – доведение до самоубийства? – задал я провокационный вопрос.

– Вы имеете в виду статью 141? Так ее можно применять, если было бы доказано, что кто-то... – прикрыв глаза, собеседник на мгновение замолчал, а потом произнес так, словно прочел: – ...довел находящегося в материальной или иной зависимости от другого лица жестоким обращением последнего или иным подобным путем до самоубийства или покушения на него... – Снова замолчал. Затем, глядя на меня, продолжил устало. Чувствовалось, что ему уже не раз приходилось отвечать на этот вопрос: – Проверили мы эту версию. Никаких долгов у Литвина не было. Шантажировать начальника управления кто-то из ленинградцев не рискнул, зная о его связях в Москве.

– Что вы имеете в виду под шантажом ленинградцев? – спросил я удивленно.

– Для меня, как следователя прокуратуры, Литвин был не высокопоставленным чекистом или «врагом народа», а крупным чиновником, которого теоретически можно было шантажировать. Например, если бы у него была любовница и она забеременела, то могла бы потребовать развестись с женой и жениться на ней. В противном случае она бы могла пригрозить подать заявление в прокуратуру о том, что он принуждает к аборту. А это статья 140 пункт «а» Уголовного кодекса. Наказание – до двух лет тюрьмы. Проверили – никто не писал такого заявления. Был еще вариант с растратой или крупным карточным проигрышем. Как вы понимаете, это тоже исключено. Так что причины, заставившие Литвина пустить пулю в висок, следует искать наверху. А это уже не мое поле. Там должны сами сотрудники наркомата искать. Именно об этом я честно и сказал Гоглидзе, когда сообщил о результатах расследования. Его почему-то это очень заинтересовало, и он попросил меня написать все это в отдельном рапорте. Что я и сделал.

«Потом этот документ попал к Берии, – мысленно добавил я, – и теперь причины самоубийства Литвина на допросах следователям рассказывает Ежов».

– Хорошо, а что было необычного в смерти коменданта? – продолжил я беседу.

– Ничего особенного. Человек пришел в пустую квартиру. Запер изнутри дверь. Окна тоже заперты. Написал предсмертную записку, где указал супруге, куда ей нужно позвонить, когда найдет его тело. Провели графологическую экспертизу. Записку написал самоубийца в состоянии душевного спокойствия. Так что это классическое самоубийство.

– Хорошо, а причины, заставившие коменданта застрелиться?

– Вот здесь, – честно признался следователь, – сложнее. В деле присутствуют признаки преступления, указанные в 141-й статье Уголовного кодекса. Об этом я честно заявил Гоглидзе и пояснил, что так как я сотрудник прокуратуры, то не могу проводить расследование в этом направлении.

– И как он среагировал на ваше заявление?

– Странно. Сказал лишь, что этот недостаток легко исправить. Тогда я не придал значения его словам. А через три недели меня перевели служить в НКВД – в секретно-политический отдел.

– Гоглидзе сказал, что вам пришлось расследовать оба самоубийства во второй раз, но теперь уже в качестве чекиста.

– Да, но здесь уже стояла другая задача – выяснить истинные причины, побудившие их свести с жизнью счеты. А когда я в прокуратуре работал, ответить на вопрос – это самоубийство или убийство, было несложно, – объяснил следователь.

– Тогда сначала давайте выясним то, что вы выяснили, будучи следователем прокуратуры, – предложил я, – и начнем с первого дела.

– По нему очень мало. Там изначально было понятно, что это самоубийство. В момент звонка из Москвы он находился дома. Получив приказ прибыть в столицу, он не распорядился забронировать себе место в поезде. Значит, и ехать не планировал. Супруга после его разговора с Москвой ушла в магазин. Когда вернулась, то обнаружила его мертвым. Допросили охрану. Никто не входил в квартиру.

– Предположим, что Литвин застрелился сам. Его никто не убивал. А в чем причина его самоубийства?