— Перед министерством юстиции, — говорил Донован, — 21 июня стояла альтернатива: арестовать ли Абеля как уголовного преступника и предать суду или как иностранца, нарушившего правила въезда и проживания в США. Избрав последний вариант, оно лишило себя права на привлечение его к уголовной ответственности, ибо доказательства, изъятые при обыске, не были оформлены в законном порядке.

Суд посвятил рассмотрению этого вопроса три дня.

«Наша величайшая трудность, — пишет Донован, — бесспорно, состояла в том, что речь шла не об обычном гражданине, арестованном у себя дома. Дело касалось полковника Рудольфа Ивановича Абеля. И все же правовой вопрос был абсолютно одинаковым — по конституции Абель обладал точно такими же правами, что и я».

Но судья Байерс наглядно доказал, что рассуждения Донована о равенстве всех перед законом — в условиях США просто анахронизм или святая наивность. Он охарактеризовал весь спор об аресте и обыске как «малосущественный» и сказал, что может «разделаться с ним очень быстро». И разделался. Несмотря на то, что допрошенные судом свидетели — сотрудники ФБР и службы иммиграции полностью подтвердили обстоятельства ареста и обыска, Байерс отклонил ходатайство защиты, мотивируя свое решение тем, что министерство ЮСТИЦИИ «обязано соблюдать прежде всего интересы Соединенных Штатов» и что он не видит серьезных причин, почему два государственных учреждения Соединенных Штатов не могли бы сотрудничать в подобном деле.

Вынося такое решение, Байерс, во — первых, противопоставил американский закон «интересам США», во — вторых, ловко увильнул от решения вопроса по существу — законно или незаконно были добыты доказательства против Абеля. Ведь защита вовсе и не думала возражать против сотрудничества двух государственных учреждений, но утверждала только одно, что это сотрудничество должно проходить в рамках закона.

Решение судьи, по мнению Донована, было, по крайней мере, «простым и ясным», хотя защита и считала его неправильным с точки зрения существующих законов. Покончив с ходатайством защиты, судья Байерс приступил к подбору присяжных заседателей.

Тщетно было бы искать среди вызванных в суд кандидатов в присяжные заседатели хотя бы одного рабочего или прогрессивно настроенного интеллигента. Все это были вполне «благонамеренные» с точки зрения буржуазного правосудия люди: крупные и мелкие бизнесмены, клерки, целиком зависящие от своих хозяев, благочестивые домохозяйки.

Несмотря на отвод, заявленный защитой, судья Байерс оставил в числе присяжных женщину, невестка которой работала в ФБР, служащего военно — морского флота и некую Катрин Мактаг[5], муж которой работал врачом на военно — морской базе. Оставление их в числе присяжных было очень нежелательно, так как Абель обвинялся в шпионаже против вооруженных сил и военно — морского флота США.

На следующий день суд закончил отбор присяжных и судья Байерс, отложив слушание дела Абеля до 14 октября, распустил их по домам. Судья предупредил присяжных о том, чтобы они ни с кем не разговаривали о деле, даже с членами своей семьи. Он выразил также надежду, что присяжные будут избегать чтения всяких комментариев по делу, которые будут появляться в печати. Эти слова Байерса были, конечно, чистым фарисейством. Формально он пошел навстречу ходатайству защиты о перенесении срока слушания дела' на это. число. Но защита категорически протестовала против преждевременного назначения присяжных. Действия судьи Байерса противоречили всей судебной практике, которая придерживалась правила, что присяжные после своего назначения должны сразу же включаться в процесс. Всякому понятно, что соблюдение этого правила является немаловажным условием их объективности при вынесении решения по делу.

В деле Абеля сроки назначения присяжных и фактического их включения в судебный процесс имели особенно существенное значение. Обвинение информировало прессу о каждом своем шаге. Во всех журналах печатались подробные отчеты и фотографии, изображающие «доказательства» вины советского разведчика, которыми располагали власти. Вся пресса, радио, телевидение кричали о деле Абеля. Таким образом, еще не началось слушание дела, а все средства буржуазной пропаганды, формирующие общественное мнение, уже вынесли свой вердикт — «виновен».

В течение десяти дней присяжные подвергались непрерывному «промыванию мозгов» и давлению не только буржуазной пропагандистской машины, но и со стороны своих родственников и знакомых.

Чтобы лучше себе представить политическую атмосферу, сложившуюся вокруг дела Абеля, приведем некоторые факты, свидетельствующие о том давлении и моральной травле, которым подвергался Донован.

Донован пишет, что к нему «последовали дурацкие письма и телефонные звонки. Авторы писем в основном горячо осуждали меня и лишь в двух — трех письмах были угрозы на тот случай, если я «зайду слишком далеко», защищая русского шпиона…

Но телефону звонили и всякие подлые личности. В большинстве случаев звонки раздавались среди ночи, когда мы все спали… Однажды телефон зазвонил около четырех часов утра, и, прежде чем мне удалось очнуться от сна и сообразить повесить трубку, я услышал необычайно «изысканный» набор нецензурных слов. Мне посоветовали убираться в Россию».

Донован вынужден был просить телефонную компанию на время процесса перевести его телефон на номер, не указанный в справочнике.

Многие юридические фирмы отказывали Доновану в его просьбе выделить ему в помощь юриста, заявляя, что «не уверены в том, что клиенты нашей фирмы пожелают, чтобы она оказалась связанной с защитой по этому делу». Даже один из партнеров его собственной фирмы угрожал Доновану выйти из дела. А телефонная компания отказалась установить телефон в помещении, где работали Донован и его помощники. Насмешки и язвительные замечания приходилось выслушивать также жене и детям Донована.

Все это делалось в отношении адвоката, взявшегося защищать Абеля не по собственной инициативе, а по назначению суда. И все это знали.

Что же в этих условиях могло остаться от «объективности» присяжных к началу слушания дела?

Донован посоветовал Абелю, чтобы облегчить свою участь, признать себя виновным по второму пункту обвинения (до 10 лет лишения свободы). Тогда, говорил Абелю Донован, можно будет надеяться, что суд сохранит ему жизнь по первому пункту обвинения, единственному, по которому грозила смертная казнь.

Абель не принял этого совета. Не веря в гуманность американского правосудия, он напомнил Доновану о суровом приговоре, вынесенном Дэвиду Грингласу после того, как тот признал себя виновным и оговорил Юлиуса и Этель Розенбергов. Розенберги были, как известно, казнены на электрическом стуле, а Гринглас влачит теперь в тюрьме жалкое существование: другие арестанты плюют ему в пищу.

Такова участь трусов и предателей, а Абель не был ни тем, ни другим.

— Не могу понять, как человек ради спасения собственной шкуры может предать свою страну и обесчестить свою семью, — говорил Абель своему адвокату по поводу попыток ФБР склонить его к «сотрудничеству», Он заявил, что ни при каких обстоятельствах не сделает во имя своего спасения ничего такого, что может нанести ущерб СССР.

— Я не хочу, — говорил Доновану Абель, — чтобы и вы делали что‑нибудь такое, что может умалить достоинство человека, честно служащего великой стране.

«Вот это парень, — подумал я», — такую запись сделал Донован в своем дневнике, вернувшись из тюрьмы после свидания с Абелем. Вот с таким парнем предстояло иметь дело американской Фемиде.

14 октября 1957 г. на здании федерального суда Восточного округа Нью — Йорка висела афиша, гласящая о том, что здесь слушается дело № 45094 «Соединенные Штаты Америки против Рудольфа Ивановича Абеля».

Председательствующий: Мортимер У. Байерс, федеральный окружной судья.