Тут уж обвинение докатилось до прямой лжи и явной фальсификации фактов. Ведь и участвовавшие в обыске сотрудники ФБР, и сам их шеф Гувер подтвердили, что ФБР знало, к кому идет и зачем идет.

То же самое содержалось и в заявлении начальника Управления иммиграции генерал — лейтенанта Джозефа М. Суинга, опубликованном в газете «Геральд Трибюн». Он утверждал, что при аресте Абеля было хорошо известно, что он собой представляет. Суинг говорил также, что арест Абеля был произведен по просьбе контрразведки (ФБР), т. е. подтверждал как раз то, на чем и строила свою аргументацию защита.

К удивлению Донована, представители обвинения вдруг заявили, что некоторые аргументы, выдвинутые защитой, не высказывались судье Байерсу в ходе процесса и поэтому Верховный суд не должен их рассматривать.

Донован легко опроверг такую постановку вопроса, показав экземпляр первоначальной записки, представленный в окружной суд. Там приводились те же доводы.

«Обвинение прибегло к такому необычному приему, — писал Донован Абелю, — поскольку явно находилось в отчаянии. Это, несомненно, была попытка предоставить возможность суду обойти поставленный защитой вопрос, поскольку суд, конечно, хотел подтвердить приговор, но ему крайне трудно отвергнуть нашу юридическую аргументацию».

Этот вывод Донована вытекал из нового, совершенно необычного решения Верховного суда: «принять дело «к повторной консультации» (?!).

Узнав об этом, Абель написал Доновану: «Меня, естественно, интересует вопрос о том, когда Верховный суд огласит свое решение, но я стараюсь, чтобы это меня не слишком тревожило. Временами мне это удается, но бывают моменты, когда я беспокоюсь». Эти скупые строки дали повод Доновану еще раз поразиться выдержке своего подзащитного.

И все‑таки Верховный суд подтвердил приговор.

Для этого, правда, ему потребовалось еще почти пять месяцев. Так сказать, на размышление. Решение суда состоялось 28 марта 1960 г. и было принято большинством всего в один голос — пятью голосами против четырех.

Решение суда в сущности совпадало с мнением судьи Байерса и базировалось на том, что «считать незаконным при отсутствии какого‑либо злого умысла или вероломства сотрудничество между Управлением иммиграции и натурализации и ФБР означало бы игнорировать все правомерные аспекты сотрудничества между двумя ведомствами одного и того же министерства юстиции, занимающимися внедрением различных аспектов законности под общим руководством генерал — прокурора».

И опять уход от прямого вопроса о незаконности обыска и ареста имущества. Ордера‑то на обыск все‑таки не было!

Поэтому‑то и раскололись голоса членов Верховного суда. Для одних важно было во что бы то ни стало засудить Абеля, хотя бы и в обход закона, а для других точное соблюдение конституции представлялось более важным, с точки зрения национальных интересов США, чем срок наказания для одного советского разведчика. Победила, как мы видим, первая точка зрения. Но несогласные с ней члены суда написали два особых мнения.

Первое отражало точку зрения всех четырех (в их число входил и председатель Верховного суда Эрл Уоррен), а второе, дополнительное, было написано членом суда Дугласом и поддержано Блэком.

Член суда Бреннан, автор первого особого мнения, так ответил на аргументацию большинства:

«Эта процедура ареста, о которой здесь шла речь, как день от ночи отличается от процедуры ареста за совершенные преступления. Когда к этому добавляется возможность производства всестороннего обыска без наличия ордера, тем самым мы сосредоточиваем в руках представителей исполнительных органов всю полноту власти над личностью и ее имуществом». Он отмечал далее, что такой «порядок» открывает путь для произвола и злоупотреблений и что он несовместим с требованиями Четвертой поправки к конституции США.

А член суда Дуглас в своем особом мнении высказался еще более категорично. Констатировав твердо установленный факт, что «движущей силой ареста и обыска были агенты ФБР», и что у ФБР «было достаточно времени, чтобы получить ордер на обыск», и что вместо этого они использовали административный ордер «в нарушение как закона об иммиграции и гражданстве, так и Билля о правах», частью которого является Четвертая поправка, он в заключение писал:

«Трагедия, связанная с нашим одобрением таких вот действий напрямик, заключается в том, что защита, предусмотренная Четвертой поправкой, устраняется из важной области нашей жизни…»

В особом мнении Дугласа есть и такие горькие слова: «Дела известных преступников, как и дела мелких правонарушителей, могут стать прецедентом для негодной судебной практики. Когда ощущение виновности обвиняемого доминирует над следствием, даже судьи иногда ослабляют свою бдительность и позволяют полиции идти напрямик, что не санкционировано конституцией… В известные периоды нашей истории и в известных судебных процессах такая практика вела к подрыву наших норм законности. Вред, причиненный в данном деле, может казаться простительным. Но практика, порожденная таким прецедентом, может иметь далеко идущие последствия, безмерно вредные и пагубные. Ярким примером в этом смысле является решение данного суда».

На членов суда, голосовавших против одобрения приговора, обрушилась буржуазная пресса. Подавляющее большинство газет изображало их чуть ли не участниками какого‑то заговора «красных», готовых из‑за «простой формальности» отпустить на свободу «агента Кремля».

Донован в связи с этим вынужден был сказать: «Трудно понять, как взрослые американцы могут наклеить на Четвертую поправку ярлык «простой формальности».

Впрочем, что говорить о печати, когда такой взгляд на законность теперь был освящен решением Верховного суда Соединенных Штатов!

О решении Верховного суда Абель узнал в тот же день, 28 марта 1960 г., из радиопередачи. Он сразу написал своему адвокату о том, что с нетерпением ждет его мнения по поводу этого решения. Со своей стороны Абель считал, что, «учитывая характер голосования, можно ходатайствовать о пересмотре». В конце письма было несколько утешительных строк в адрес Донована: «Я понимаю, как вы огорчены результатом, но считаю, что имеются обстоятельства, которые смягчают этот удар».

— Непостижимый Рудольф! — воскликнул Донован, получив это письмо. После двух лет и девяти месяцев он только что проиграл свое дело и теперь выражал мне свое сочувствие.

Несколько дней спустя, при личном свидании с Донованом, Рудольф Иванович дал точную оценку решению Верховного суда. «Оно меня не удивило, — говорил он, — я не верил, что дело будет рассматриваться на основе закона. Я рассматриваю его как политическое решение».

20 апреля 1960 г. по настоянию Абеля Донован подал ходатайство в Верховный суд о новом слушании дела. Почти без всякой надежды на успех. Донован писал, что его ходатайство «служит интересам миллионов людей, проживающих в Соединенных Штатах, на которых распространяются законы об иммиграции и натурализации, чьи личные свободы теперь сурово и несправедливо урезаны в результате решения, принятого по делу Абеля».

16 мая Верховный суд отказался удовлетворить это ходатайство. По судебному делу Абеля была поставлена последняя точка.

Так как к Абелю доступа не было, то корреспонденты атаковали его защитника.

«Незачем и говорить, — писал Донован, — что по вопросу о применении правовых норм я был согласен с членами суда, которые оказались в меньшинстве, хотя мне было понятно нежелание суда освободить обвиняемого. Тем не менее, я отказался пойти на открытую критику решения Верховного суда, повторив, что Абель «был подвергнут должной законной процедуре».

Так окончилась «должная законная процедура», обернувшаяся на деле судебным произволом. Можно подвести краткие итоги.

Не говоря уже о Четвертой поправке к конституции США (оставим эту «формальность» на совести американского суда), налицо были и другие грубые нарушения закона по существу дела, позволяющие говорить о том, что над Абелем была учинена просто расправа как с политическим противником, едва прикрытая фиговым листком судебного разбирательства.