учительской ходим, соображаем, что не дело делаем. А весело ведь! Римма Павловна с ней поговорила. Мне говорит: „Какая у тебя мама молодая". Мы пошли в магазин, Нина нам всем купила по пирожному, типа дети вы такие шаловливые. А месяца через два моя мама в школу пришла... Ничего. Все нормально было».
В июле 1976 года Александр и Андрей Шульц решили подзаработать, имея дерзкий план. Андрей рассказывает: «Мы красили заборы. У Максима, нашего третьего друга, мама работала прорабом в каком-то РСУ, и она нас устроила. Школьниками еще были, но заработали по восемьдесят рублей и хотели автостопом доехать до Феодосии, а там с рюкзаками пойти по набережной до Ялты. Всё разметили, рассчитали, сколько километров в день. Все было продумано. По пути — Массандра, пионерский лагерь [„Артек"]. А мы заросшие были бы, грязные, хиппи... Смеялись мы над этим... Может, докуда-то поездом, а потом уже автостопом пробираться. А там уже пешком можно с палаткой, по взморью... Но не получилось, не пустили нас. Мы слышали о путешествиях автостопом, старшие рассказывали. У меня брат, когда студентом был, часто ездил так с ребятами. И мы загорелись, что тоже поедем. Очень хотели, конечно. Но нам сказали, что рановато еще такие поездки совершать... Так мы никуда автостопом и не съездили».
Однако родители разрешили Андрею и Александру на заработанные деньги отправиться в Ленинград. С ними поехал также Максим Пермяков. Андрей вспоминает: «Это было в августе. Мы поехали туда с Сашей и Сяськой, снимали комнату на Лиговском проспекте у знакомых. Комната была старая, типа дворницкой. Боба [Александр Смирнов] не с нами поехал, а отдельно, к родственникам. Мы знали об этом и поэтому с ним там встретились. Мы гуляли, ездили в Петродворец, по ночам на крыше сидели. Ходили смотреть, как мосты разводят, но так и не дождались... На Неву приперлись глубокой ночью... Тогда спокойно гуляли — молодые же. Молодежи
8 Советский и латышский композитор, пианист, в дальнейшем — политический деятель. Народный артист СССР (1985).
варищ, сердцем и именем мы назовем луноход!» Вспоминает Андрей Шульц: «Он написал оду Брежневу — „человеку и луноходу". Прочитал ее на классном часе. Собрался весь класс, учительница вышла, и он прочитал это. Все были в восторге. Потом он еще стихи пописывал и читал мне иногда. Быстро разошлось по двору это все. Дворовые ребята об этом узнали. Один парень, Витя Ромашов, он старше нас, говорит: „Напиши, пожалуйста, пародию на моего одноклассника". Сашка во время урока написал длинную пародию на него. И тот, на кого пародия, прочитал ее. Он понял, что речь о нем. Говорит: „Поймаю — уши оторву!" Но Витя — шпана, хулиган. Потом уже он по тюрьмам пошел. Он был известен на весь район, и после того, как его одноклассник пронюхал, что это мы написали, Витя сказал ему: „Не тронь! Это мой заказ был, я попросил". Он за нас заступался».
Рассказывает Марина Зиничева: «Раньше в старших классах проходили смотры военной подготовки. Классы должны были ходить строем. Все солидно готовились, кроме нас. Сашина идея была спеть песню „Канареечка". А поскольку мы были костяком класса, все остальные молча согласились. То есть все классы выходили с серьезными патриотическими песнями, и тут вышли мы с „Канареечкой". Нас разогнали. Сюрприз такой был».
Марина Зиничева продолжает: «[В Череповце] на площади Металлургов был очень интересный чердак. Вернее, как такового чердака не было, — после пятого этажа, перед крышей, была площадка с окном. А чердак был закрыт. В холодное время года мы там собирались, на площадке. Почему-то все думали, что мы там что-то не то делаем... Я, например, тогда даже не курила. Ребята покуривали, не без этого. И про нас всякое думали: мы не вписываемся, сами себе на уме... Таким, как Саша, как Макс, как Боба, было трудно жить в той стране, имея голову... У людей, которые видели то, что происходит, имели хорошие мозги,
9 Клавишник череповецкой группы «Рок-Сентябрь», с которой работал Башлачёв.
а там, на скамеечке, сидит другая компания, и все дружно хохочут. Кто такие? Меня сразу это заинтересовало. Я подошел. Сидит молодой человек, что-то читает, а все смеются. Оказалось, что он читал свое сочинение. Он его называл „Трактат об онанизме". Я прислушался, мне понравилось и захотелось с этим человеком познакомиться. После того как он дочитал, я подошел к нему. Это оказался Саша Башлачёв. Мы там поговорили, договорились встретиться. Нам тогда было очень важно проверять свою философию. Говорить об этом было не с кем, Череповец — провинциальный город. Он и сейчас-то провинциальный, можно представить, что было тогда. В лице Башлачёва я нашел то, что мне было нужно. Мы буквально сутками разговаривали. Собирались обычно у меня. Тематика разговоров — о смысле жизни, о любви. Он говорил, что вся наша жизнь состоит из больших и маленьких Любовей, что меня тогда очень удивило. Я считал, что любовь одна, такая большая. Саша аргументировал следующим образом: мы всех людей любим по-разному. Маму мы любим одной любовью, сестру — другой, девочку — третьей. Процесс поддержания любви Саша сравнивал с горением костра. Большой костер и большая поленница. Мы можем, конечно, все поленья сразу использовать, а можем подкидывать потихоньку, растянуть это на всю жизнь. Он имел в виду, что не надо человеку сразу открываться, а надо постепенно, постепенно, постепенно. Если мы не будем приоткрывать себя, то будет неинтересно. Если мы сразу откроемся, то быстро перестанем быть интересными. Мы могли также спорить о том, когда возникли символизм и дадаизм. Причем я уже не помню, кто что говорил, но помню, что спорили до упаду, вместо того чтобы пойти посмотреть в энциклопедии».
Александр уже довольно часто писал стихи. Вот какой случай вспоминает Сергей Герасимов: «Мы ездили большой компанией на концерт, то ли в Ленинград, то ли в Москву. Была зима, ужасно холодно, ехали в общем вагоне, разгово-
рились. Сначала было множество тем, потом все темы ушли, а спать было невозможно. „Холодно" на молодежном языке того времени было „зусман". Мы сидим, говорим: „зусман", „зусман", зуб на зуб не попадает. Все поняли общую логику, что „зусман" — это кто-то, кто бегает по вагону. Там бабушки еще сидели: что за „зусман" такой? Все это поддержали. Стали звать: „зусман", „зусман". Полночи мы запугивали вагон, что здесь страшный „зусман" ползает, что это — змея, она уползла у нас. Время провели весело. Ездили мы на день обычно: приезжали, концерт смотрели и назад. И буквально на обратном пути Башлачёв выдает поэтическое сочинение как раз на эту тему. К сожалению, оно не сохранилось, но я запомнил начало:
Страх сковал людские лица,
Стала курица невкусной,
И не естся, и не спится
Под зловещий шепот: „Зусман!"
Лифчики и телогрейки Заливал холодный пот!
Люди знали: под скамейкой
Страшная змея ползет (или „живет", не помню)».
Марина Зиничева рассказывает: «Учился он всю жизнь хорошо, но, учитывая переходный возраст и какие-то интересы — музыка, литература, общение с друзьями (а мы очень много общались), — было не до школы. Но вот в десятом классе он взялся за учебу конкретно, готовился поступать... Мы вечерами собирались в Комсомольском парке посидеть, придумывали себе всякие сценарии... Например, я — кинорежиссер-сценарист. Я сейчас буду снимать фильм про себя... То есть раскладывали жизнь. Он про себя написал сценарий, Макс — про себя написал. На это у нас ушло с недельку. Мы так друг друга мучили».
Александр окончил школу. В июне состоялся последний звонок [см. фото 12]. Нелли Николаевна хотела, чтобы сын
поступал в технический институт или университет. Для того чтобы подготовить к поступлению, она даже пыталась нанять ему репетитора. Однако сам Башлачёв был увлечен исключительно гуманитарными дисциплинами и поехал в Ленинград вместе с Андреем Шульцем: «Он — на журфак [Ленинградского университета] хотел, а я — в химико-фармацевтический, на улице Профессора Попова. Мы оба были в джинсах, обрастали волосами, рубашки были модные и ботинки. Вписывались мы в это всё. Саша себя считал хиппи. Помню, что он купил первые джинсы — это был „Wrangler", драные. Насчитал на них четырнадцать заплат! И это так ему нравилось. В этих штанах и поехал в Питер. Идем по Дворцовой площади, и к нам подходит милиционер. Хороший оказался, пошутили, посмеялись. Саша говорит: „Ошибка молодости", — но в таком виде ему нравилось ходить, в драных штанах, но обязательно фирменных, американских. Тогда, кстати, в Питере показывали фестивальные фильмы с Московского кинофестиваля. Много мы там посмотрели тогда: американские, японские фильмы. Любили еще ходить в Питере в „Кинематограф" на Васильевском острове — там старые фильмы показывали, французские, итальянские. Вообще ему фильм „Мой друг Иван Лапшин" очень нравился. Он меня на него повел. Нравился ему Тарковский. На „Зеркало" мы с ним вместе пошли, но с первого раза ничего не поняли. Он потом еще два раза ходил. „Сталкер" ему нравился. Мы часто ходили в кино. Телевизор вообще не смотрели, там только советская пропаганда была. Потом стали появляться американские фильмы — это было интересно».
