Натан говорил так, словно Регина знала его знакомых по лагерю. Слова он произносил невнятно, бормотал что-то себе под нос порой так тихо, что Регина не могла разобрать слов. Казалось, что брат говорит сам с собой.

— О ком ты говоришь, Натан? Кто такой Дворчик?

— Дворчика ты должна знать. Он жил на Маршалковской, держал ломбард. А инженер Комка остался там, в лагере… С Соломоном Дворчиком мы и живем здесь. Иногда выходим сюда подышать свежим воздухом. Соломон должен скоро прийти. Ты не пугайся его. Дворчик сошел с ума, но кое-что понимает.

Регина с ужасом глядела на брата. Жить здесь вместе с сумасшедшим и считать зловонную клоаку вместилищем свежего воздуха!

— Сюда… дышать воздухом?! Но ведь здесь нет воздуха!

— Я задыхаюсь…

— Почему? Здесь воздух и свет. Не то что в нашей норе. Правда, там безопаснее…

— Но что вы едите?

Натан не успел ответить. Снова послышалось чавканье, Регина насторожилась.

— Это Дворчик, — сказал Натан. — Надоело, видно, сидеть одному. Я говорю тебе, что он кое-что понимает…

Из трубы выполз на четвереньках человек еще более страшный, чем Натан. Сначала показалась его конусообразная лысина, обрамленная кольцом прилипших к черепу волос. За лысиной на тонкой шее тянулось высохшее человеческое тело. Лица Дворчика не было видно. Стоя на четвереньках, он поднял вверх голову, огляделся и, обнаружив незнакомую женщину, поспешно спрятал за спину консервную банку, которую держал в руках. Безумные глаза его расширились, он собрался нырнуть обратно в трубу. Натан остановил его:

— Не бойся, Соломон, это моя сестра. Иди посиди с нами.

Слова Натана успокоили сумасшедшего.

— Сестра? — забормотал он. — Сестры тоже горят… Все горит. Только алмазы не боятся пламени. Смотрите, как они горят на солнце!.. И не сгорают. Не то что люди… Твоей сестре, Натан, я думаю, можно показать мои сокровища. Пусть смотрит!.. Ты знаешь, женщина, что такое карат?.. Им измеряют вес камней. Карат неизменен и вечен, как сам алмаз… На востоке есть дерево, женщина, у которого косточка зрелого плода подобна гире ювелирных весов. Ты не найдешь в мире двух косточек разного веса. Это «каратина силиква» — дерево ювелиров. Бог создал его для нас, и мы называем каратом вес семени, скрытого в плодах его. Смотри, женщина!..

Дворчик подполз к Регине и протянул консервную банку. На дне ее лежали куски сплавленного темного стекла.

— Ты видишь, как они сияют на солнце! — Сумасшедший присел на корточки, длинными, тонкими пальцами вытащил из банки стекло и поднес его к своим близоруким глазам. Он подставлял кусок стекла лучам невидимого солнца и наслаждался воображаемым сиянием камня.

— Сегодня я щедр, — продолжал Дворчик. — Любуйтесь игрой моего бриллианта! Завидуйте!.. В мире нет второго такого камня. Знаменитый «Куллинан» весил три тысячи каратов, а мой — семь тысяч! Чем больше каратов, тем камни дороже. Не то что люди. Люди дотла сгорают на кострах одинаково, что один, что семь тысяч… Человек не алмаз, даже не алмазная пыль… Человек — только запах горелого мяса. А алмаз, смотри сюда, женщина, я погружаю его в сосуд с прозрачной водой — и он исчезает в ней, потому что сам чище родниковой воды. Смотри!..

Старик опустил стекло в банку и снова достал, торжествуя и радуясь. Он держал его над головой тремя сухими и длинными узловатыми пальцами, по которым стекала грязь.

Регина не произнесла ни одного слова с тех пор, как появился Дворчик. Ошеломленная и подавленная, она вдруг порывисто поднялась.

— Натан, пойдем отсюда, пойдем! — Забыв обо всем, она тянула брата за истлевшие его лохмотья. — Пойдем!

— Куда?

— В город. Там снова восстание. Варшава почти свободна. Вставай!..

Натан не двигался. Теперь он понял, что означал шум наверху. Позавчера так грохотало, что дрожала земля, и Дворчик беспокойно метался в норе… Теперь понятно, почему в эти дни им не приносили пищу. Людям наверху не до них… Восстание. Это хорошо! Но выходить на поверхность рано.

— Нет, Регина, пока я никуда не пойду, — сказал он.

— Но когда же? Разве ты перестал ненавидеть немцев?

— Не перестал… Но я хочу, чтобы меня оставили в покое, хотя бы здесь. Я хочу выжить во что бы то ни стало.

— Но разве можно здесь жить!.. Даже этот сумасшедший старик счастливее тебя, Натан. Он хотя бы не понимает. Но ты!..

— Теперь осталось немного, — говорил Натан, почти не слушая сестру. — Говорят, русские подходят к Варшаве… Нам приносят сюда не только еду, иногда сообщают и новости… Если бы не было восстания, нам продолжали бы приносить пищу. Какая мне польза, что там, наверху, восстание…

— Но мы хотим помочь русским! — воскликнула Регина.

— Нет, нет, отсюда я никуда не уйду! Я столько пережил, что не могу рисковать. В семье Ройзманов я остался последним. Ты не в счет, ты женщина. Но на мне может кончиться род Ройзманов. Я его единственный продолжатель. Могу ли я рисковать? Нет, Регина, пусть никто не мешает мне… Я уже тут привык. Здесь не так уж плохо, как кажется на первый взгляд.

Там, в лагере, Натан уверял себя и других, что ему нужно жить, чтобы мстить. Точно так же говорил Комка. Теперь Натан уверился в другом — ему надо выжить, чтобы сохранить племя Ройзманов.

— Натан! — Голос Регины стал резким. — Ты просто трусишь… Пойдем, я заклинаю тебя, пойдем!.. Не позорь памяти матери…

Безумный Дворчик громко захохотал. Натан остановил его и сестру:

— Тише, нас могут услышать!

Дворчик, прикрыв ладонью рот, озирался по сторонам. Схватив свои колодки, приспособленные из дверных ручек, он шмыгнул в трубу. Безумный походил на большую прыгающую лягушку.

А Натан все сидел, прислонившись спиной к грифельно-серым камням. Слова Регины его не трогали. Много она понимает в жизни. Очутись она на его месте, давно бы попала в душегубку. От нее не осталось бы даже пепла. А он жив…

— Нет, — упрямо повторил Натан, — я остаюсь. В наше время надо суметь выжить. Здесь меня не почуют даже овчарки. Здесь все одинаково пахнет. Я лишился всего, даже собственного запаха. Осталась у меня только жизнь, и я сберегу ее. Поняла?

— Клопы тоже берегут жизнь, когда забиваются в глухие щели.

— Это я уже слышал… Так говорил Залкинд. Он тоже бежал в Варшаву из лагеря.

— Залкинд?.. Ты знаешь Залкинда? — удивилась Регина. — Ведь это он поднял восстание в гетто. Бежал не к семье, а в гетто. Семья у него осталась в России.

— А где же он сейчас? Комка велел сказать ему, что он, Залкинд, был прав. Но по-моему — нет. Не все ли равно, где погибли евреи — в гетто или в Треблинке. А я вот жив…

— Ты?.. Жив… Нет!.. Живы остались те, кто восстал в лагере, они спаслись сами и спасли других. В прошлом году в Треблинке было восстание. После него немцы перестали истреблять евреев в Треблинке.

— Восстание?.. Значит, оно было после меня. Это, конечно, работа Комки. Но для меня все это не имеет значения…

Регина вдруг поняла, что Натан уже не брат ей, а далекий, совершенно чужой человек.

— Лучше бы тебе умереть, Натан! — жестко сказала она. — Прощай!

Регина перешагнула через грязную лужу и пошла вперед. Своды здесь были высокие, и она шла, почти не сгибаясь. Вскоре ее вновь поглотила непроглядная тьма. Но едва Регина прошла сотню ярдов, как услышала, что кто-то догоняет ее.

— Регина, подожди, — услышала она задыхающийся голос Натана.

Регина остановилась и включила фонарь. Натан приближался, опираясь обеими руками о стену. Он перебирал ими торопливо, точно ощупывал камни.

— Ты куда идешь? — спросил он, едва переводя дыхание.

— В Старое Място.

— Там уже нет немцев?

— Нет.

— Значит, там можно выходить из колодца. Я целый год не видел ночного неба. Что, если мне в самом деле ненадолго выйти ночью…

Регина не ответила. Она погасила фонарь и пошла дальше. Некоторое время она слышала, что Натан брел за ней. Потом он отстал. Мрак и тишина склепа окружили Регину Моздживицкую, курьера главного штаба Армии Крайовой.