Голодовка продолжалась. Японцы, имевшие отношение к делу Александра, чувствуя его твердость, начали оказывать давление на советских представителей, предлагая

повлиять на Мачехина, чтобы заставить его отказаться от голодовки.

Зная, что на шестые или седьмые сутки сухой голодовки и соответствующего обезвоживания организма у человека начинаются галлюцинации и необратимые процессы разрушения жизненно важных органов, посольство настойчиво потребовало через МИД Японии полностью исключить возможность использования психотропных средств, заявив, что если это будет допущено, японская сторона понесет ответственность.

В конце концов такое заверение было получено. Это была уже внушительная победа над злом. Нелегко далось и разрешение доставлять Мачехину раз в день еду из посольства. По настоянию посольства и после официальных японских заверений Александр прекратил голодовку, и на пятий день ему разрешили первый ужин, привезенный из посольства. Он знал, что еду приготовила жена. Посольские врачи дали полезные рекомендации по приему пищи после пятидневной сухой голодовки. Все последующие дни еда в тюрьму доставлялась из посольства. Прием пищи происходил в камере для допросов в присутствии следователя, который даже в процессе еды всегда продолжал делать оскорбительные выпады.

Так, один из следователей, проводивших беспрерывный допрос Мачехина, не выдержав напряжения, бросил Саше в лицо кусок хлеба. А до этого он раздраженно говорил, что простой японец много трудился, чтобы сделать этот хлеб. Японец, дескать, делится хлебом с арестованным, а последний отказывается его есть. Такова вот была логика «гуманных» провокаторов.

Давление на разведчика между тем не только не прекращалось, но даже постоянно наращивалось. Противники все еще тщетно пытались использовать все силы и средства, весь арсенал воздействия в интересах достижения своих целей. Активно применялось грубое физическое воздействие. Трое здоровых тюремщиков однажды решили снимать отпечатки пальцев Мачехина. Он отказался от этой процедуры. Молодчики хотели заставить его силой. Александр оказал сопротивление. Его калечили, выламывали руки, наносили удары по болевым точкам. Таким образом проводилась процедура тюремного фотографирования (как будто у них не было фотографии Мачехина). Его голову зажимали могучими руками, как тисками, крутили туда-сюда. По нескольку раз в день надевали наручники, как будто имели дело с опасным рецидивистом. Это была явная демонстрация пренебрежения к человеческому достоинству арестованного. Известно, что для достижения своих намерений японцы не останавливаются ни перед какими жестокими методами и пытками.

Александр своим поведением показывал противнику, что не боится его, требовал прекращения насилия, издевательств и всей этой грязной провокации.

Стойкостью Мачехина восхищались даже рядовые японские тюремные надсмотрщики. Они, днем и ночью наблюдавшие за состоянием и поведением Александра, не смогли удержаться от того, чтобы не выразить своего восхищения его мужеством. Эту стойкость отмечали также иностранные, и даже японские, журналисты.

Все это и незнание, что же делать дальше, вынудило противника отработать задний ход. На десятые сутки после ареста, когда надо было принять решение, начинать ли судебный процесс, Мачехина привезли на допрос к генеральному прокурору. Он сделал последнюю попытку склонить Мачехина к измене Родине, потребовал признаний в работе против американцев. И когда лично убедился, что все морально-психологическое и физическое давление на русского не дает желаемых результатов, принял решение об освобождении Мачехина из тюрьмы. Японцы сняли шляпу перед мужеством и стойкостью нашего разведчика.

После освобождения в прессе был поднят пропагандистский шум. Японцы постарались поскорее удалить Мачехина из Страны восходящего солнца. Конечно, если бы он остался в Токио, он смог бы разоблачить перед своими собратьями по перу, да и всей японской и мировой общественностью, неприглядные дела американских спецслужб в Японии, пособничество и угодливость в таком грязном деле японских официальных кругов. Но Александр уважал эту страну, интересовался ее историей, нравами и обычаями жителей. А на практике познал и другую сторону характера японских служителей Фемиды.

Нельзя считать этот эпизод простым провалом разведчика. Если бояться таких действий противника, то не стоит заниматься разведкой. Разведка — это всегда риск. А в данном случае Мачехину противостояли и мощное с богатым арсеналом средств ЦРУ США, и иезуитски хитрая и коварная японская контрразведка, обеспеченные необходимой информацией, в том числе и сведениями предателя Полякова.

Мачехин с достоинством вышел из всей этой истории. Он до конца держался легенды, что является журналистом и другой деятельностью не занимается. Это подтверждали и его многочисленные публикации, особенно острые статьи на социальные темы, о чем другие наши журналисты писать не рисковали. А хорошо писать он умел. Журналисты разных стран приняли бы его в свои ряды, считая своим собратом по перу. Потому морально поддерживали Мачехина, когда он находился в одиночной камере-клетке.

Никакие запугивания провести в Японии суд над Мачехиным не возымели на него устрашающего воздействия. Разведчик заявил, что на суде он разоблачит существующую опасность японо-американского агрессивного военного сговора, наращивания в регионе ядерных и других сил, провокационные их действия против Советского Союза и его официальных представителей в этих странах.

После освобождения Мачехина Полянский, резидент военных и я встретились с ним. Поблагодарили его за стойкость и проявленный характер, отметили мужество в необычайной обстановке. Можно было подвести некоторые предварительные итоги нашей совместной борьбы против двух спецслужб противника — американской и японской.

Первый и главный вывод из этой истории: Александр Мачехин, проявив высокую профессиональную подготовку, хладнокровие, мужество, упорство, волю — одним словом, героизм, не поддался на все ухищрения противника, не сломался. Он отказался быть предателем и служить врагам своей Родины. Александр дал противнику ясно и твердо понять, что он не просто рядовой человек с присущими ему слабостями и недостатками, а очень порядочный, жесткий к себе и твердый к врагам человек.

Следует особо отметить, что все действия Мачехина были правильными. Я не знаю, как была отмечена руководством ГРУ его стойкость. Его поведения, к большому сожалению, не поймут те люди, которым никогда не приходилось действовать в сложных ситуациях и проявлять величие своего духа. И если даже Александра не отметили, то это объяснимо тем, что предатель Поляков, работая тогда в Москве, мог сыграть свою неблаговидную роль. Поляков тогда втерся в доверие ко многим высокопоставленным чинам ГРУ и ему нетрудно было влиять на ситуацию.

Второй вывод сводится к необходимости предупреждения предательства в разведке. Мачехин — лишь одна частица того ущерба, который нанесен советским спецслужбам предателями масти Полякова.

И третий вывод из этой японской истории — не все советские граждане одинаково восприняли арест нашего разведчика. Помнится, двое советских журналистов, в частности корреспондент газеты «Правда», отказались подписаться под общим обращением нашего журналистского корпуса к японским властям с протестом против ареста своего коллеги. Свой отказ они мотивировали тем, что боялись репрессий со стороны японских властей, — в это время решался вопрос о продлении им виз на пребывание в Японии. Видимо, каждому свое — кому тюрьма, а кому сладкая безбедная жизнь за границей.

Один из советников посольства, фамилию его за давностью события я забыл, также проявил свою дипломатическую «галантность». Когда он прибыл в тюрьму на разрешенную местным МИДом очередную встречу с Мачехиным, ему сообщили, что, дескать, приема нет. Поверив в эту выдумку, советник сразу же с облегчением удалился домой. Он не захотел обострять отношения с местными властями. Такая «дипломатия» отражалась на здоровье Мачехина, которому в то время как воздух нужна была моральная поддержка советского посольства.