В числе излюбленных приемов Ч. К. практикуются массовые аресты членов социалистических партий по реестрам, куда заносят всех, кто по партийным спискам когда то выступал кандидатом в гласные городов и земств, в советы рабочих депутатов, в Учредительное Собрание, в правления разных союзов и обществ; мало того, перетряхивают дела старой охранки и делают выборки имен еще оттуда. Берут сразу по несколько сот человек, в громадном большинстве давно уже ни к чему не причастных. «Мы делаем это для того, — цинично заявил Кожевников, — чтобы среди этих сотен людей на досуге выловить наиболее деятельных и если попадутся пять-шесть человек, наша цель этими массовыми арестами достигнута».
В квартире почти каждого арестованного оставляется засада на семь-десять дней, и все приходящие в эту квартиру родные и знакомые арестовываются и препровождаются в тюрьму. Характерно, что при этом квартиры арестованных подвергаются часто настоящему разгрому. Так, у члена Центрального Комитета П. С. Р. Евг. М. Ратнер разгромили квартиру и разворовали все до нитки в буквальном смысле этого слова. Растащены были не только вещи, но и запасенные для ее малолетних детей продукты. У товарища ее по Центр. Комитету Д. Д. Донского был обыск в отсутствии, как его, так и его жены, лежавшей в больнице, причем его костюмы, белье, сапоги — все пропало. В ее комнате тоже расхитили все, до последнего куска мыла.
Все заявления и Ратнер и Донского, и на имя президиума, и на имя председателя президиума и все личные заявления уполномоченному Кожевникову были гласом вопиющего в пустыне. Конфискация при обыске отдельных книг и целых библиотек явление совершенно обычное и санкционированное официальными лицами из Ч. К., заявлявшими: «Нам нужны книги для библиотек, мы их конфискуем». — Так, например, были захвачены книги у соц. — рев. Шишкина, Гоца, у с.-д. Николаевского и др. Понятно, что каждый чекист, находящийся на ответственном посту, составил себе за счет арестованных солидные библиотеки.
Расхищают не только при обыске, но и после. Обычно комнаты заключенных запечатываются, но агенты Ч. К. благодаря своему служебному положению, легко получают ордера на занятие запечатанных комнат, поселяются в них и забирают все, что хотят. Так забраны вещи у члена Центрального Комитета П. С. Р. Герштейна, у члена Московского Комитета П. С. Р. Артемьева, у члена партии Ю. Подсельского и т. д. Последний в декабре 1921 г. получил даже официальный документ: ответ от политического Красного Креста, что Кр. Крест не может исполнить его просьбу и доставить вещи из его комнаты, потому что она была занята агентом Ч. К. Фуше, который забрал и увез находившиеся в ней вещи.
Но это все — мелочи и детские игрушки. С людьми церемонятся еще меньше, чем с вещами. Вот голые факты, говорящие за себя красноречивее всяких слов и деклараций.
Вот вам 18-летняя девушка, Нина Лаврова. Чтобы вынудить показание, где скрывается ее брат, ее подвергают по приказу следователя Тамбовской Ч. К. порке. Особе, близкой к пишущему эти строки, самой пришлось видеть через два месяца после пытки исполосованное шомполами тело несчастной девушки. А вот соц. — рев. Горохов, сибирский крестьянин, которого подвергали избиению и порке в Барнаульской Ч. К., чтобы вынудить у него показание, кто входит в состав членов местного «трудового крестьянского союза». Пишущему эти строки пришлось лично видеть заявление в политический Красный Крест, поданное одним крестьянином, кажется Курской губернии (фамилия его, к сожалению, исчезла из моей памяти). Он просил Красный Крест принять меры к его освобождению, в виду печального состояния его здоровья. Оказалось, что его подвергли порке, под ногти его руки втыкали иглы, чтобы вырвать у него показание о деятелях крестьянского движения его округа. Я не говорю уже о пытках косвенных, как например, хотя бы содержание в так называемых подвальных одиночках В. Ч. К. и М. Ч. К. — настоящих деревянных ящиках, без окон, без проблеска дневного света, в которых можно только лежать и сидеть, но передвигаться нельзя — негде…
А вот еще мученик большевистского застенка крестьянин Борисоглебского уезда дер. Шибряй — Алехин, замученный Кирсановской Ч. К. Его не только избивали, но и пытали — заставляли класть на стол руки и били по ним ручкой револьвера, выводили на расстрел, стреляли около уха и вновь уводили. Буквально замученный всем этим, он умер в больнице.
Угрозы расстрелом практикуются не только в Губ. Чека, но даже в В. Ч. К., и никем другим, как ответственными ее агентами. Из опрошенных мною более 150 заключенных социалистов Бутырской тюрьмы, прошедших через нее с ноября 1920 года по февраль 1921 г. около 40 % должны были выслушать предложение вступить в число агентов Ч. К.; около 50 человек имели дело с угрозами расстрелом. Угрозы расстрелом применялись даже к таким лицам, как член Ц. К. П. С. Р. Федорович. Его пыталась терроризировать — конечно безуспешно — следовательница Брауде — тип, на котором стоит остановиться. Брауде явилась в Москву из Сибири, где она по ее словам, своими собственными руками расстреливала «белогвардейскую сволочь». Ее назначили следователем по эсеровским делам в помощь Кожевникову. Человеческого в ней, кажется, не осталось ровно ничего. Это — машина, делающая свое дело холодно, бездушно, ровно и спокойно. Мускул не дрогнет на ее лице, когда она произносит слова: «Вы объявляете голодовку; что же — это нисколько нас не может беспокоить, своей смертью вы сократите число активных врагов сов. России».
И чувствуется, что это не только слова, что если бы в ее руках была судьба пленных социалистов, она сухо, равнодушно и твердо расправилась бы со всеми нами так, как она делала это в Сибири и Казани. «К несчастью, советская власть здесь еще не применяет расстрела к социалистам за их политические выступления» — с сожалением не раз говорила нам она тоном, каким говорят о плохой погоде на дворе. Надо видеть ее во время личного обыска. Женщин она раздевает до нага, сама лично ощупывает груди (случаи с социалистками Б., А. и др.), осматривает рот, прощупывает волосы. Но она шла дальше и не останавливалась перед тщательным личным обыском мужчин. И временами приходилось недоумевать, что это — особая ли разновидность женщины-садистки, или просто совершенно обездушенная человеко-машина.
В начале большевистского режима социалисты мало думали о борьбе за улучшение условий тюремной жизни, считая себя временными и случайными гостями тех мест, где их когда то месяцами и годами гноила царская жандармерия. Но 1919 год доказал, что это «надолго и всерьез». Приходилось также всерьез задумываться об отвоевании сколько-нибудь сносных условий тюремного бытия. Началась борьба — долгая, упорная, неравная и мучительная. И эту борьбу большевики заостряли до последней степени. Прежде чем уступить в чем-нибудь, они заставляли голодать по 10–12 даже 14 суток, доводили голодающих до обморочного состояния, часто калечили людей на всю жизнь.
Первая массовая голодовка в Москве была проведена левыми социалистами-революционерами в начале 1920 года. Были выставлены требования: улучшение пищи, возможность переписываться с родными, допущение коллективных научных занятий, устройство лекций и т. д. На 6-ые сутки голодовки большевики потребовали изъять из их среды руководителей — Фишмана и Богачева. Конечно, это только подлило масла в огонь. К голодовке примкнули социалисты-революционеры центра, и скоро она стала вообще социалистической. Наконец, на 8-ые сутки часть требований была удовлетворена. Коллективные голодовки с этой поры становятся средством, к которому в крайности, истощив все другие средства, прибегают повсюду. Со своей стороны большевики вырабатывают средства «сламывания» голодных забастовок.
В 1920 году в августе месяце социалисты-революционеры объявили голодовку с требованием перевода в нормальные тюремные условия членов Центрального Комитета партии, сидящих в пользующейся ужасной славой «Внутренней Тюрьме» В. Ч. К.
В ответ на это Ч. К. перевезла, в обстановке физического насилия, избиений и жесточайшего террора, заключенных в Ярославскую каторжную тюрьму. В 1921 г. в июне месяце в Орловской каторжной тюрьме социалисты-революционеры объявили голодовку с требованием перевода в больницу больной гнойным плевритом тов. Костюшко. В день объявления голодовки все они были переведены в Ярославль. — В Орле 10 суток голодали с.-д. и левые с. р. Наиболее длительная голодовка социалистов была в течение 1921 г. М. Спиридонова (левая с. р.) голодала 15 суток. У нее потрескались губы, кровь сочилась изо рта, все тело было покрыто черными пятнами. Тарабукин (соц. — рев.) голодал 14 суток. Впал в беспамятство. Требование выставлял — освобождение случайно арестованной жены, которая оставила без призора малолетнюю дочь. Мина Гершевич (с. р.) голодала 10 суток. Требовала перевода в нормальные тюремные условия из внутренней тюрьмы, где она была лишена свиданий, книг, прогулок, и уже просидела в этих условиях около шести месяцев. М. М. Львов (с. р.) голодал 8 суток. После свидания с ним у его жены Прушакевич заметили записку, которую она тут же пыталась проглотить. Комендант тюрьмы принялся душить Прушакевич за горло, открывать ей рот ложкой, порвал губы и окровавил десна. Кроме того в наказание Прушакевич была посажена в совершенно темный сырой подвал в одной летней кофточке. И Львов своей голодовкой добивался облегчения ее участи. Ограничиваюсь этими примерами. Полный перечень был бы бесконечным. Бывали в тюремной жизни и такие острые моменты, что прибегали к отчаянному средству — «обструкции».
